ЧУЖАЯ ПОРОДА.

© Полина Капшеева (Лиора Ган)

С Эфраимом Севелой мы встречались два года назад, в результате чего появилось интервью с его сенсационным признанием: "Для меня Израиль - сердечная боль". И вот он - снова передо мной. Два года спустя. - Что же, Эфраим, произошло за "отчетный период"?

- Сплошные крушения. Российская империя рухнула окончательно, Америка нарывается на большие неприятности с Россией - и нарвется, как только генерал Лебедь придет к власти (а он придет)*. В России кинематограф и литература в ужасающем запустении. Я живу в "Дворянском гнезде" - месте, где сосредоточены все эти писательские и киношные дома, и вижу, как в мусорных бачках роются явно интеллигентные в прошлом старички и старушки. Подозреваю, что некоторые из них - члены союзов писателей и кинематографистов. Киностудии пустуют. Внутри студии имени Горького можно спокойненько выращивать шампиньоны. Дом кино - кладбище. Зато киоски коммерческие торчат везде. Торгуют "сникерсом". Книги никому не нужны - издаются только детективы и порнография. Ну и - Севела.

- И чем Севела занимается в это смутное время?

- Совершает напряженные и пока безуспешные попытки добыть денег на съемки своего очередного фильма. Еще совсем недавно еврейская тематика была в моде. На гребне этой волны я успел достать денег и снял пять фильмов. А сейчас времена не те: денег на кино нигде не дают. Даже Михалкову, который, кстати, сам человек не бедный, во Франции отказали. Но зато в Москве недавно провели очередной международный фестиваль, на который "ухлопали" двадцать три миллиона долларов!

- Это когда Ричард Гир приезжал?

- Ну да, приехал этот пидер...

- Чего это вы его так?

- Похож он на пидера. Очень не нравится мне как актер. А главное, тут же объявил, что он - буддист. Мне бы ваши заботы, господин Гир... А на эти миллионы долларов можно было бы поставить в России пятьдесят фильмов. Или - сэкономить их для закупки продовольствия. Стыд и позор!

- Если денег на кино нигде не дают, то откуда же вы их возьмете?
- Пробую добыть в Европе. Пытаюсь что-то получить и в Израиле, хотя понимаю, что это - абсолютно безнадежная затея: здесь деньги привыкли не давать, а получать. Подозреваю, что как всегда мои еврейские картины профинансируют не евреи. Найду, конечно, необходимые средства - не привыкать. Жаль только, что из Москвы сейчас придется уезжать.

- Если "жаль", почему "придется"?

- В России жить нельзя. Не потому, что боюсь физического истребления (неизвестно, кто кого распнет). Но атмосфера там не творческая, и вообще грядут большие события, но их я могу увидеть по телевизору.

- Вам случалось в Москве подвергаться нападениям?

- Ни разу. Сейчас вы, не дай Бог, накличете... Я хожу по улицам, а передо мной разбегаются в разные стороны мои недоброжелатели. Ну и, на всякий случай, ношу в кармане нож.

- Имеете право на ношение холодного оружия?

- А мой нож короче, чем указано в уголовном кодексе: не четырнадцать сантиметров, а двенадцать.

- Чтите уголовный кодекс?

- Всю жизнь. Никогда не был задержан или судим. Я - абсолютно положительный герой советской соцреалистической литературы. Всегда хорошо учился и работал. Страна призывала - являлся первым, потом, правда, оказывалось, что мое место уже занято кем-то другим. Если внимательно меня рассмотреть, - я страшный "шлимазл". Никого так эмиграция ни кинула на колени. Многого мог достичь. Ротшильд уговаривал меня принять в подарок огромную квартиру в Париже - я отказался.

- Стоило ли?

- Стыдно было получать подачки.

- А сейчас лихорадочно ищите деньги на съемки.

- Но фильм всегда кем-то субсидируется, а квартиру я должен сам строить.

- И много построили?

- Одну - в Москве, другую - на Тихом океане, третью - в Иерусалиме, где сейчас проживает в достатке моя семья. Больше не хочу покупать квартир.

- Что за квартира на Тихом океане?

- На островах Фиджи есть место, куда я всегда могу приехать. Произнес - и подумал: сейчас мои враги решат, что я - султан, владеющий дворцами, и начнут, один за другим, падать в обморок. А у меня всего лишь хижина, внутри которой - хорошая квартира. Всегда могу там пожить. А где еще? В Израиле - не получается, в Америке - не хочу. Пока что живу в Москве, в том же доме, откуда меня выставили в свое время, в том же подъезде, только - на другом этаже. Даже состою на учете в Литфондовской поликлинике.

- Нелады со здоровьем?

- Решил, раз представилась такая возможность, обследоваться полностью. Явился в поликлинику - сидят в ожидании врачей писатели. Жалкие, оборванные... А все врачи, к кому бы я ни зашел, - любят мои книги. Не тех, сидящих в очереди, писателей, а мои. Поэтому меня там очень хорошо обслужили, в результате чего нашли несколько болезней, хотя я даже не подозревал, что могу болеть.

- Мораль: вот как вредно, когда тебя читают врачи...

- Да, если к тебе хорошо относятся, - слишком глубоко запускают зонд.

- Такое отношение наблюдается только в области здоровья физического?

- О, этика отношений - тема для целого романа. В трудных обстоятельствах, как на войне, сразу проявляется вся мерзопакостность людей, творческих - в особенности. Редкие исключения только подтверждают правила. В связи с этим мне вспоминается эпизод, который произошел в Соединенных Штатах Америки с двумя не последними людьми в "эмигрантской" литературе: Сергеем Довлатовым и Эфраимом Севелой.

- Вы дружили?

- Были знакомы, но держались на дистанции.

- Почему?

- Потому что Довлатова всегда окружало огромное количество шпаны - ему это нравилось, а мне - никогда. Собственно, Довлатова подобное окружение устраивало не потому, что был он человеком безвкусным. Просто он всегда бывал пьян, а я - трезв. Если мы сталкивались в ресторане, где Довлатов появлялся со своей сомнительной компанией, он вырывался от них, подходил, обнимал меня - и долго, с улыбкой, доброжелательно расспрашивал о моих делах, а сам, разводя руками, объяснял, что ему пока не удается выйти на больших издателей. Я всегда старался ободрить его, как мог, говорил, что читаю его произведения и прихожу от них в восторг. И все. Даже в ресторанах мы сидели в разных концах: я ужинал, а он напивался.

- Но вы собирались рассказать какую-то историю.

- Много лет назад я выступал на читательской конференции в Сан-Франциско. В зале - человек шестьсот, публика очаровательная. Вопросы задают те же, что и в Советском Союзе - совершенно незаметно, что люди эти уже несколько лет в эмиграции. А во втором отделении прозвучала просьба: "Назовите трех лучших, по вашему мнению, писателей русского зарубежья, исключая Солженицына". Я перечислил: "Номер один - Сергей Довлатов, Нью-Йорк; номер два - Алла Кторова, Вашингтон; номер три - Феликс Кандель, Иерусалим". Смех в зале. Недоумеваю. Мне объясняют, что месяц назад у них выступал Довлатов. Ему задали тот же вопрос - и ответ был в точности таким же, только вместо себя Довлатов назвал Севелу. Вот такими оказались наши отношения с этим человеком.

- Эфраим, одно из двух: или я невнимательна, или не балует русская пресса читателей рецензиями на ваши книги.

- Рецензий просто нет - ни здесь, ни в России, ни в Америке. Если и пишут обо мне, то только в связи с каким-нибудь очередным скандалом - вот за этим следят очень внимательно и с удовольствием при первой же возможности поливают из леечки помоями. А израильская пресса на русском отличается непристойностью еще и в другом. Мало того, что сама пытается гадить, она еще и перепечатывает все мерзкое, что в России пишут антисемиты. Интересно, что в другой прессе - американской, французской, английской, японской - печатаются великолепные рецензии на мои книги. Какие серьезные вещи пишут, какие разборы делают! А по-русски - ни-ни! Но существуют, слава Богу, читатели. Вот недавно летел в самолете - ко мне стали вылезать из кресел люди. У всех - мои книги, все просили автограф и любовались мной как человеком, которого они не ожидали живым увидеть.

- Вас действительно "похоронили" год назад: пронесся слух, что Севела умер в Германии.

- Да, я тоже слышал. Как люди нетерпеливы... Наверное, будет массовый падеж скота, если я внезапно умру. А инфарктов сколько случится на радостях! Мне пока умирать нельзя: возникнет масса сложностей. Государства, гражданином которых являюсь, не будут спорить между собой, кому принадлежит труп, - каждая из этих стран от него откажется, зная, что у меня, кроме нее, есть другие пристанища. В России сейчас, ввиду нехватки гробов, хоронят в полиэтиленовых мешках. Так вот, после смерти меня будут долго возить в таком мешке, подвешенном к самолету, из государства в государство.

- Только теперь я поняла, что вы имели в виду, восклицая: "Остановите самолет - я слезу!" Но вы меня удручаете своими "оптимистическими" прогнозами.

- Да ладно вам - караван идет все равно, и надо писать новые книги, а их дети, может быть, будут умнее, чем они.

- Я что-то запуталась. Они - это кто?

- Окололитературная шпана. Несостоявшиеся, ни в России, ни на Западе, писатели. Понятно, почему не состоялись: плохому танцору мешают яйца и коммунисты-антисемиты. Мне не мешает, почему-то, никто и ничто. Тираж моих книг в России дошел до полутора миллионов. Готовятся к выходу еще две книги.

- Платят-то хоть прилично?

- Скажем так: пристойно. В течение последнего года меня издали в Италии, в Швеции, сейчас вот Голландия нашла меня. Знаете, как Чехов сказал, когда его издали в Дании: "Наконец я спокоен за датчан", - вот и я сейчас спокоен за голландцев. Этой зимой, если мы только сейчас не начнем снимать картину, я обязательно напишу две книги: "Сказки Брайтон-Бич", которые у меня уже перезревают, и вторую книжку - наподобие (дай Бог приблизиться) бунинских "Темных аллей". А потом, если будут силы после кино, я сяду за восьмитомный роман...

- Вам приходилось издавать книги на собственные средства?

- Никогда.

- Принципиально?

- Нет, просто всегда находились спонсоры.

- А вы богаты?

- Сейчас - нет. Я очень много потерял в России на авантюрах акционерных обществ.

- Как вы-то могли попасться на эту удочку?

- У вас представления обо мне такие же, как и у моих врагов. Я - один из самых наивных людей, а они меня считают волком. Почему? Я в кого-нибудь вгрызся, пил чью-то кровь, отбирал у кого-то деньги, издевался над кем-то? Наоборот, рекомендовал своим американским издателям писателей, приехавших из России, которых я мало знал. Но однажды моя редакторша Эвелин сказала: "Издателя (как и жену) никому не дают. Любое американское издательство вполне удовлетворится одним русским писателем, а если ваш протеже окажется лучше, - вас выгонят". И я понял, что не надо больше никого рекомендовать. А человек, которому я составил протекцию, пришел в мое издательство с переводчиком. Первая фраза, которую он произнес, была: "С каких это пор Севелу держат за писателя?" Его, правда, тут же выставили - и он потерял самое лучшее издательство. Собственно, это - система. Вот наши отношения с Довлатовым - исключение.
- Но его-то вы почему-то не порекомендовали своим американским издателям.

- Во-первых, Довлатов меня об этом не просил, а во-вторых, я не был уверен, что издательство его возьмет.

- Почему оно не должно было взять писателя, которого вы сами так высоко оценили?

- Довлатов был интересен для меня, но я не знал, интересен ли он американцам. И потом, мы же с ним не были друзьями, а только сталкивались случайно.

- Но, если вы считали его достойным писателем и видели, что он, пусть и не близкий ваш друг, не имеет возможности издаваться и спивается, - могли помочь?

- А к тому времени меня мои издатели предупредили: "Никого не приводите туда, где издаетесь сами".

- Понятно. Других, значит, водили, а именно Довлатову не повезло.

- Правильно. Я нескольких человек порекомендовал - и отказался от этого. Все. Больше я в таких делах не участвую.

- Что ж, ваше право, разумеется. Тем более что, насколько мне известно, литературные дела Сергея Довлатова были не так уж плохи, как вы это утверждаете. Американцам он, видимо, был интересен - иначе бы его не печатали в престижнейшем журнале "Нью-йоркер". И вообще он был, что называется, "отмечен критиками". Кстати, о критиках. За вас, Эфраим, я, почти как вы за голландцев, спокойна. Вы полны творческих сил, инициативны; книги и фильмы выходят, читателей во всем мире - навалом, рецензий хвалебных на всех языках - хоть отбавляй. Единственное, чего вам не достает, - признания горсточки литературных критиков, пишущих по-русски. Как вы думаете, почему вы для них - "персона нон грата"?

- Потому что я - пес среди гиен. Видимо, издаю какой-то особый аромат, который их приводит в бешенство. Вообще-то "кладу" на них. Я с ними никогда не общался - ни в Америке, где они "гудели" по ресторанам, пропивая последнюю социальную помощь, ни в Москве, ни в Израиле.

- В итоге, "кладя", как вы изящно выразились, на окружающих, вы добились того, что подавляющее большинство людей, приехавших из России в Израиль одновременно с вами, утверждает: "Севела - способный писатель, но подонок".

- Ну, конечно, я - подонок. Человек, никогда ни у кого не одолживший ничего (поэтому и не имевший повода возвращать долги), нараздавал направо и налево - а мне этих денег, естественно, не вернули. В итоге я - подонок, а они - приличные люди. Можно привести много аналогов в мировой истории, когда людей ненавидели только за то, что чувствовали в них чужую породу. Знаете, за что они меня не любят? В отличие от всех этих людей, которые считают себя писателями, меня сразу стали переводить. Я ни одного дня нигде не работал - и жил вполне пристойно, зарабатывал много денег. Все просто до примитивности.

- По-вашему, человек, "обреченный на успех", всегда, так или иначе, подвергается остракизму?

- Чаще всего. Ну, если он еще будет заискивать перед окружающими... Впрочем, не знаю людей, "обреченных на успех", которые бы заискивали.

- Либо - заискивать, либо - сознательно наживать врагов? Третьего не дано?

- Да я с ними со всеми не общаюсь, по одной улице не хожу, не сажусь на один гектар...

- Почему "со всеми"? Вот вы сами назвали Феликса Канделя хорошим писателем...

- Хотите сообщить, что он плохо обо мне говорит? Это для меня не новость.

- Да не знаю я, что он о вас говорит - меня это совершенно не интересует. Вы мне не дали закончить фразу: не слышала, чтобы о Канделе кто-то плохо говорил, хоть вы сами и приняли его в компанию хороших писателей. А ведь по вашей теории получается, что талантливых подвергают остракизму.

- В данном случае имел в виду себя. А Кандель обо мне действительно гадости говорит. Это и понятно: он работает вместе с моей бывшей женой.

- С той самой, которую (вот это я действительно слышала), вы бросили с ребенком и оставили без средств к существованию?

- Точнее, с той самой, которую, я обнаружил с нынешним ее сожителем в Эйлате, когда вернулся с деньгами, заработанными для семьи. Это значит - я ее бросил?

- Ладно, в этих вопросах я вам не судья. Тем, не менее, поговорим о личной жизни. Два года назад вы жаловались, что она у вас (на тот момент) не сложилась. С тех пор что-то изменилось?

- Если буду рассказывать, отпугну моих дальнейших кандидаток. Личная жизнь у меня все время периодически складывается и разваливается по моей собственной инициативе.

- В прошлый раз вы рассказывали о пророчествах гадалки, которая предрекла, что похоронят вас взрослые внуки от еще не родившихся - тогда - детей. Сейчас эти дети уже в наличии?

- Я надеюсь. Во всяком случае, все другие пророчества этой дамы сбываются абсолютно. До непристойности. Даже - в указанные ею сроки.

- Сколько у вас детей?

- Много. Сын-сабра в Иерусалиме, дочь в Париже и добрачный сын, капитан первого ранга, краса и гордость русского флота. На три четверти еврей, но сам об этом не знает.

- А о том, что вы - его отец?

- Тоже не знает. Человек, который его вырастил, сейчас - вице-адмирал. Мы с сыном встречались, но он не знал, что я - его папа. Абсолютная моя копия.

- А с другими детьми поддерживаете отношения?

- Изредка. А когда-то из любой командировки я рвался, считая минуты, назад в Москву - к дочери. Безумно ее любил. До ее семнадцати лет мы были настоящей "влюбленной парой".

- А сейчас?

- Сейчас нет... Как сказал мой будущий биограф, который, если не умрет раньше меня, напишет презанятную книгу: "Какое счастье для литературы, что жена вовремя от тебя сбежала!" Действительно, пока у меня "на прицепе" была семья, я думал только о ней. Мои дети ни в чем не нуждались, даже когда я переживал тяжелые времена. Лопнуло все - и свою энергию я направил в творчество. Только оно спасло меня от тоски по детям.

- Семья и творчество - "две вещи несовместные"?

- Конечно, потому что семья, даже доставляя радость, отнимает огромное количество душевных сил.

- Творчество предпочли сознательно?

- Нет, так распорядилась жизнь.

- А если бы вам представилась возможность выбора?

- Я бы от детей никогда не ушел. Они сидели бы на шее, а я писал бы, встряхивая головой. Я - один из самых счастливых отцов: успел дорастить детей до того возраста, когда они становятся неприятными. Люблю детей до шести лет. С мальчиком я расстался именно в этом возрасте, а с дочерью - в семнадцать. У нас были удивительно теплые отношения. Я вообще считаю, что в жизни никого не любил, кроме этих двух детей. До их шести лет.

- А себя?

- Вы абсолютно не понимаете, с кем разговариваете: я никогда себя не любил и даже себе не нравился. Это не значит, что плюю на собственный живот. Но дети были моей слабостью - и уж такой, что я, кочевник по натуре, не мог надолго уехать из дому. Однажды я снимал фильм в тысяче километрах от Москвы. А мои дети очень любили есть то, что я им варганил. Этим они обижали свою мать: отказывались от еды, которую готовила она. Звоню дочери со съемок - и слышу: "Папуля, я умираю с голоду. Мама сказала, что я буду сидеть на кефире, пока ты ни приедешь". Единственное в мире любимое мной существо сидит на кефире - этой же ночью я вылетел в Москву. Побежал на рынок, притащил две тонны продуктов, приготовил семь разных обедов, поставил их в холодильник - и улетел назад.

- А вы действительно так вкусно готовите?

- Сергей Апполинарьевич Герасимов (не самый лучший человек, но великий талант) как-то заметил, что каждый профессиональный режиссер - обязательно хороший повар, потому что и в кулинарии, и в киноискусстве все зависит от "чуть-чуть". Правда, не всякий хороший повар является хорошим кинематографистом. И, действительно, - среди моих друзей-киношников все умеют и любят готовить - так что у нас есть запасная профессия. Я готовкой занимался и занимаюсь с удовольствием, а дети "умирали" от счастья, поглощая мою стряпню и слушая во время еды мои "байки". Сын, в котором сегодня метр девяносто шесть, когда-то сидел весь вымазанный в еде и, как только я на секунду замолкал, он, едва ли не выплевывая все назад, орал: "Дальше!" Он был из тех мальчиков, которые любили слушать одно и то же тысячу раз. Я ему из кинофильма "Карнавальная ночь" всегда рассказывал: "Ровно в полночь из-за дерева выходит..." - и он кричал, брызгая на меня едой: "докладчик!". Представьте: мальчик, родившийся и живущий в Израиле, орет по-русски: "докладчик!"...

- Эфраим, я слышала, что ваш фильм "Колыбельная" снят на деньги мафии.

- Чистая правда. Знаете, о чем я жалею? Что крепко перестреляли американскую русскую мафию - вот не имел бы я забот с фильмами.

- А вас не смущает, что эти деньги не вполне чисты?

- Нет: я же получал не наличными, а чеками.

- Чеки не пахнут?

- Разве что - бензином.

- Понимаю, этот запах не страшен: бензин-то разбавлен.

- Ну, конечно. А сейчас, если бы не погиб изумительный мафиозо Евсей, о котором я обязательно напишу, у меня была бы любая сумма. Мы интересно познакомились. Мне позвонил какой-то его холуй, и сообщил, что Евсей был бы очень рад видеть меня тогда-то на празднестве в их ресторане "Зодиак" на Брайтоне. Причем, он заверил меня, что приглашены только свои люди, среди которых мне место обеспечено. Я пошел. Евсей - интеллигентный парень, великолепного рода Агронов - одна из древнейших еврейских фамилий. Похож на Жана-Луи Трентиньяна - хорош... И образован: Ленинградский политехнический. "Вы знаете, каким образом я вышел на вас? - поинтересовался он, - Мой коллега, кличка которого вам ничего не скажет, однажды ночью, когда я уже спал, позвонил мне и спросил, хочу ли я посмеяться. Я ответил: "Готов плакать: ты меня разбудил. Ладно, посмеши меня". И он читал мне до утра "Моню Цацкеса" - я слушал. Наутро я впервые захотел с вами выпить-. С тех пор, если Евсей на своем "лимузине" с тугошеими охранниками проезжал по Брайтону, а я в это же время проходил по улице, - машина сразу подъезжала ко мне: "Не желаете ли вместе отобедать?"

- Вы желали?

- Желал: люблю обедать.

- За чужой счет?

- Милая, сам кормлю тоже. Я ведь хорошего рода - интеллигентный очень мальчик. Воспитывался в ремесленных училищах да в детских домах - а там не любят подобных вопросов.

- Прошу прощения, если мой вопрос вас задел. Я с нетерпением жду продолжения захватывающей истории вашей дружбы с утонченным мафиозо Евсеем.

- Он любил повторять: "Если вы улетаете из Нью-Йорка в любой город земного шара, - я бы очень хотел, чтобы вы меня ставили в известность за неделю до вылета: вас встретят, у вас будет крыша и (мафиозное восприятие безопасности) протекция (что означает - охрана). Евсей держал самую большую сауну в Нью-Йорке с огромнейшим бассейном - весь город съезжался. Итальянская мафия там очень любила купаться. Запрещено было только резать в воде друг друга. Там, как в грузинских серных банях, наемные здоровые лбы коленями отрабатывали по ребрам - люди стонали, кряхтели, а потом шли плавать в бассейн. В этот момент появлялись грузины с усами в поварских колпаках и тащили шампуры с горячими шашлыками. Подавали их прямо в бассейн - и тут возникала сложность: удержаться на воде с шампуром непросто... Евсей был молодец, мужчина. Стреляли в него трижды - и с третьего раза попали.

- А "протекция" как же?

- Охранники сопровождали его до лифта - а Евсея ждали наверху. Да, был он мужественным человеком. Сына маленького оставил - сейчас ему десять лет. У Евсея и брак был феноменальный. Понравилась ему певица - ее прежнему мужу приказали молчать, и он послушался. Когда певица рожала, в эту же больницу привезли умирающего Евсея. И, как утверждают очевидцы, он перед смертью успел услышать первый крик своего сына. А еще была у Евсея подруга - простая девица с Ленинградских окраин, Валечка. Спившаяся, нос картошкой. Она его сопровождала по всем лагерям и поселялась неподалеку, когда его сажали (а отсидел он девятнадцать лет в общей сложности). Привез Евсей Валечку в Америку, купил ей швейную мастерскую. И - женился на певице.

А финал всей этой истории блестящий. Похоронили Евсея, все успокоились, вдова вернулась к прежнему мужу и пению в ресторане. А по Брайтон-бич, склонившись над шикарной коляской, прогуливалась счастливая Валечка - она получила ребенка. И это - все.

- Нет, еще не все. Ваш последний фильм называется: "Господи, кто я?" Как вы сами ответили бы на собственный вопрос?

- А я ведь не отвечаю, а позволяю зрителю догадаться. Кто я?.. Я есмь я. Большое количество людей любит меня таким, каков я есть. Вреда никому никогда не причинил. Живу творчеством. Могу отлично выдержать несколько лет в одиночной камере - хорошо бы, чтобы она была комфортабельной. Одиночество меня не страшит: я окружен моими героями. Еще не написанными.

- Два года назад вы признались мне, что несчастливы. Что скажете сегодня?

- То же самое. Как можно быть счастливым в шестьдесят семь лет? Однажды в интервью американской газете меня спросили: "Каковы ваши планы?" Я ответил: "Главный план мой - не умереть от тоски на пути к крематорию". Все мы едем туда, одни - раньше, другие - позже. Но все мы - пассажиры одного поезда. Одни едут первым классом, считая, что им там будет мягче. Другие - вторым, третьим, а мы, эмигранты, бежим рядом с поездом, держась за поручни.

- Ну что, встретимся по традиции через два года?

- За это время может появиться некролог. Если много летаешь, можно когда-нибудь и упасть в океан, о чем я тайно мечтаю. Вот уж посмеюсь!.. Я-то не буду жалеть, что мы падаем, а остальные, те, которые цепляются за жизнь, что будут вытворять...

- А вы будете наблюдать со стороны?

- Обязательно. В этом и состоит мерзость моей натуры.

Каждый раз, ставя точку в конце интервью такого рода, я не могу решить: должна ли напоминать вам, уважаемые читатели, что взгляды собеседников часто абсолютно не совпадают с моими собственными...

-------------------

* Прим. автора. Как показали июньские выборы в России, прогноз Э.Севелы оказался не совсем точным.

http://www.natura.peoples.ru/cgi-bin/view.pl?type=view id=101 print=yes