Про Тарапуньку и Штепселя

Александр Каневский, Тель-Авив "Форвертс" № 423, 2-8 января 2004 года

Сегодня я часто слышу этот вопрос от молодых ребят и девушек, от собственных внуков, от внуков моих друзей. И становится больно и обидно, хотя прекрасно понимаю, что время - жестокий и неумолимый могильщик прошлых кумиров. Но так не хочется с этим соглашаться, и если есть возможность продлить память о них, то это надо, это необходимо делать.
Популярность Юрия Тимошенко и Ефима Березина была поистине всенародной. С ними здоровались на улицах, приглашали в гости, штурмовали концертные залы, в которых они выступали. В детских садиках малыши распевали:
До-ре-ми-фа-соль-ля-си,
Ехал Штепсель на такси,
Тарапунька прицепился
И бесплатно прокатился.
Им присылали бракованные изделия ("Покритикуйте бракоделов!"), умоляли помочь вернуть мужа, который ушел к соседке Дашке ("Вас он послушает!"), требовали "выдать" зарвавшемуся президенту Америки ("Как вы умеете!"). Приходили телеграммы с трогательно-наивным адресом: "Москва, Кремль, Тарапуньке и Штепселю". И самое забавное - эти телеграммы доходили до адресатов.
Их дружба была уникальной: пятьдесят лет вместе, и в жизни и на эстраде. Оба окончили Киевский театральный институт, оба прошли всю войну, от Киева до Берлина. Вернувшись, поехали в Москву на Всесоюзный конкурс артистов эстрады, стали лауреатами, победно зашагали от успеха к успеху и до конца творческого и жизненного пути уже не расставались. Причем, это при полярно противоположных характерах: Тимошенко - взрывной, увлекающийся, рискующий, неуправляемый и непредсказуемый, большой ребенок, любимым блюдом которого были бублики с молоком. Березин - спокойный, сдержанный, мудрый и рассудительный, преданный муж и заботливый отец, напрочь избегающий авантюр. Тимошенко, если кем-то или чем-то увлекался, то бурно, стремительно, без удержу: женщинами, марками,
детективами. Мог запойно учить английский, днем и ночью, и выучить за три месяца. Мог бросить все дела и лететь в Иркутск за какой-нибудь редкой маркой. Марки он коллекционировал много лет, имел десятки альбомов, каталогов, наборы луп и пинцетов. Приехав на гастроли в какой-нибудь город, не позавтракав, сразу мчался разыскивать общество филателистов. У него была одна из лучших коллекций в Украине. Потом вдруг резко охладел к маркам, потерял к ним интерес, продал за полцены - увлекся автомобилем. Машину решил купить у кого-нибудь из иностранных дипломатов, которые возвращались на родину. Но для этого требовалось специальное разрешение ЦК партии. Он его получил и купил огромный черный "додж", длинный, как аргентинский сериал: когда этот агрегат разворачивался, он перекрывал не только проезжую часть, но и тротуары.
Гараж для этого чудовища Тимошенко строил около полугода, вместе с такими же фанатиками, которые рядом с ним запойно сверлили, рубили, паяли, потом
благоговейно залезали под машину и долго там что-то ковыряли, испытывая при этом технический оргазм. Тимошенко потратил на строительство гаража весь свой отпуск. Все выходные дни и все деньги. У него было такое количество инструментов, станков, верстаков, сварочных аппаратов, что с их помощью можно было запустить в космос какой-нибудь спутник.
- Ну, где замок? Как открывать? - "подначивал" он меня, когда я впервые посетил эту "стройку века". На воротах не было ни скобы, ни замочной скважины. - Вор с ума сойдет, правда?.. Ну, ищи, ищи!
Счастливый при виде моей растерянности, он, как фокусник, сделал элегантный жест, куда-то подсунул руку, где-то что-то нажал и... заиграла музыка, ворота стали раздвигаться, от стены откинулся диванчик, розовым светом засиял бар с выпивкой и посудой, зажглись плафоны на потолке, осветив пол, покрытый цветным линолеумом...
- Ну, как тебе? Как? - нетерпеливо допытывался он.
- Потрясающе! - искренне восхитился я. - Только машина здесь лишняя.
- Я уже об этом тоже подумываю, - признался он.
Что касается Ефима Березина, то все свободное время он посвящал заботе о родственниках. Утесов когда-то сказал: "Одесситы считают меня одесским консулом в Москве". А родственники Березина считали его полномочным послом в Киеве. Родственники исчислялись легионами: половина Одессы и четверть Кишинева. Кому-то не давали квартиру, кого-то уволили с работы, кого-то не приняли в институт, кому-то досталось не то место на кладбище... С утра до вечера Березин звонил, писал письма, ходил на приемы к министрам - выполнял задания родичей. Но больше всего он, любящий еврейский сын, заботился о папе и маме. Избалованные его вниманием, они были очень требовательны, иногда до комического. Вспоминаю, как Фима однажды отправлял папу, гостившего у него, обратно в Одессу. Уже много лет подряд для родителей всегда бронировались места только в вагонах СВ. Но на этот раз Березин извиняясь сообщил:
- Понимаешь, папа, ни одного СВ. Мне дали в мягком вагоне и пообещали положить тебе дополнительный матрац, две подушки и еще одно одеяло.
- Ладно, - сказал папа с нескрываемой обидой, - так я помучаюсь одну ночь.
Естественно, знаменитый сын-артист был гордостью родителей и предметом зависти всей Одессы. Если у мамы случались какие-то осложнения, она сразу бросала в лицо обидчику:
- Знаете, кто я? Я - мама Штепселя!
Березин знал об этом, стеснялся и взывал к ее сдержанности.
Однажды он поехал в Одессу повидаться с родными. Подъезжая к перрону, увидел собравшуюся толпу вокруг его мамы, которая жестикулировала и указывала на приближающийся поезд. Когда они сели в такси, он взмолился:
- Мама, я же просил тебя не устраивать митинги!
На что она совершенно искренне ответила:
- Фимочка! Они меня узнают!
Когда они были на гастролях, Саша, старший сын Тимошенко, посадил компанию друзей в папин "додж" и прокатил их по Киеву. В двигателе не было охлаждающей жидкости и часть деталей сгорела. Купить запчасти к американской машине в то время было невозможно. Тогда Тимошенко сделал чертежи всех испорченных деталей и во время очередных гастролей в каждом городе шел на военный завод, показывал чертежи и просил сделать эти запчасти. Его любили, ему не отказывали и самым высокопрофессиональным мастерам поручали это ответственное задание. Половина оборонной промышленности СССР работала на Тимошенко, и через месяц в Киев полетели посылки из разных концов страны с любовно выточенными деталями для "доджа".
Если бы вдруг потребовалось найти живое воплощение формулы "национальный по форме, социалистический по содержанию", то это был бы Юрий Тимошенко, знаток украинского фольклора, который постоянно тянулся к русской культуре, восхищался мелодичностью грузинских песен, изяществом армянской архитектуры, графикой прибалтийских художников, обожал узбекские манты и еврейскую фаршированную рыбу. Расул Гамзатов когда-то пошутил: "Выступление Тарапуньки и Штепселя для меня - праздник дружбы народов".
Тимошенко люто ненавидел национализм во всех проявлениях, высмеивал его и в повседневной жизни и на эстраде. Одного киевского деятеля культуры, из которого сочился антисемитизм, публично обозвал "национальным по форме, дураком по содержанию". Другому - в Москве, на Декаде украинского искусства, в фойе гостиницы, за слово "жид" влепил такую оплеуху, что тот свалился на пол.
Ехали они на эту декаду в штабном вагоне, в котором находилось только высокое начальство и все народные артисты. Начало декады совпало с окончанием студенческих каникул. На какой-то станции к ним в вагон проскользнул студент, "зайцем" возвращавшийся в Москву. Тимошенко приветливо заговорил с ним, вспомнил свой институт, пошутил по поводу вечного студенческого безденежья. Спросил: "Конечно, хочешь есть?" и, не дожидаясь ответа, пошел в буфет за продуктами. Когда он вернулся, нагруженный пакетами, студента уже не было: по требованию какого-то вельможного чиновника проводник на первой же остановке выдворил "зайца", ехавшего "не по рангу". На Тимошенко страшно было смотреть, это было то состояние, когда он становился неуправляемым. Довести его до этого могли только обида и несправедливость. Он чуть не выломал дверь в купе, где заперся перепуганный чиновник, бился о закрытую дверь и кричал:
- Выйди! Я хочу посмотреть в твои глаза!.. Ведь он хотел есть! Ты выгнал голодного человека!.. Ты молодость свою выгнал!
С трудом удалось успокоить его и оттащить от избитой двери.
С Тимошенко связано много такого рода шумных и скандальных историй. Однажды их пригласили на гастроли в Англию и Шотландию, и правительство Украины дало "добро". Для того времени это было чрезвычайным происшествием. Друзья радовались, поздравляли, враги завидовали. Артисты за два месяца вызубрили всю свою программу на английском, оформили документы, оставалось получить подпись секретаря райкома. Тот их приветливо принял, стал рассматривать бумаги и вдруг спросил:
- Юрий Трофимович, Ефим Иосифович, а почему вы еще не члены партии? Нехорошо.
Это была роковая фраза. Тимошенко вскочил, подошел к столу, склонился над хозяином кабинета и стал выкрикивать ему прямо в лицо:
- Вы оскорбляете нас этим вопросом! Пока в вашей партии такие личности, как Котенко, Гончаров, Иваненко, не смейте звать туда порядочных людей! Выгоните из партии всех подонков и тогда мы сами к вам придем!
Березин потом рассказывал: "Юра орал на него, а я сидел и думал: "Всё, уже никто никуда не едет". Он оказался прав - гастроли отменили.
Естественно, такое поведение вызывало нелюбовь и злобу у советских и партийных клерков. Разделаться с популярными и любимыми народом артистами было трудно, но там, где появлялась возможность, им делали и мелкие и крупные пакости. Например, в год, когда и тому и другому исполнялось по шестьдесят, оба были представлены к званию "Народный артист СССР". Подготовленные "Укрконцертом" документы пошли по инстанциям и... потерялись. Друзья и сослуживцы негодовали, пытались выяснять, протестовать, но Тимошенко потребовал все это прекратить: "У нас уже давно есть самые народные звания: Тарапунька и Штепсель". Очень не любил он помпезных "правительственных" концертов и под любым предлогом избегал участия в них. Однажды, за день до такого концерта в Киеве, вдруг улетел в Алма-Ату на съемку какого-то эпизода. В другой раз, уже в Москве, явился с опухшей перевязанной щекой: оказалось, что ему давно надо было вырвать больной зуб, но он дотянул до дня концерта. Он добился своего, от выступления освободился, но Березин его огорчил: "Чудак! Тебе ведь на все концерты зубов не хватит"
Конечно, во многих "правительственных" концертах приходилось участвовать, особенно, во времена Хрущева: ходили слухи, что они с Хрущевым большие друзья. Когда Тимошенко об этом спрашивали, он с нарочитым смущением отнекивался, что еще более подтверждало эту версию. Такие слухи помогали при прохождении их интермедий через Главлит: цензоры боялись связываться с друзьями премьера. После второй женитьбы Тимошенко обратился в Горсовет с просьбой о предоставлении квартиры. Ему отказали, причем грубо, по-хамски. Он не стал никому жаловаться, вместе с новой женой уехал в свою родную Полтаву, зашел к директору местной филармонии и сказал, что поскольку ему в Киеве негде жить, он решил переехать в Полтаву и работать в Полтавской филармонии. Ошалевший от радости директор тут же издал приказ о приеме на работу нового артиста, помчался с этой новостью в обком, где тут же было принято решение о предоставлении Юрию Тимошенко шикарной трехкомнатной квартиры. В это время в Киеве забили тревогу, предстояли гастроли в Москве и Ленинграде, шла регулярная реклама, все билеты были давно проданы. Директор Укрконцерта позвонил в Полтаву, разыскал Тимошенко, напомнил о гастролях.
- Я не смогу поехать в Москву, - ответил Юрий. - Я - артист Полтавской филармонии, у меня гастроли в Сосновке и Пятихатке.
Затем позвонил министр культуры:
- Юрий Трофимович, вы подводите Украину!
- Почему? Я работаю в украинском городе Полтава, в украинской Полтавской филармонии, выступаю в украинских селах. Меня здесь ценят, любят, наконец, у меня здесь есть, где жить, в отличие от Киева...
Как вы понимаете, скрипя зубами, квартиру в Киеве ему немедленно предоставили. Но клевать продолжали: за независимое поведение, за дерзкие высказывания и, главное, за "искажение" украинского языка. До блюстителей языковой чистоты никак не доходило, что именно "суржик", русско-украинский коктейль делает Тарапуньку и Штепселя понятными в любой республике огромной страны. И еще им очень не нравилось, что двум знаменитым украинским артистам пишут два
"ненациональных" писателя - я и Роберт Виккерс, ныне покойный. Сколько раз им намекали, "подсказывали", требовали поменять авторов, но они стояли насмерть. Отчаявшись уломать упрямцев, один из высоких чиновников на полном серьезе принял "соломоново решение": пусть для Штепселя по-русски пишут Виккерс и
Каневский, а для Тарапуньки украинские фразы будут сочинять украинские писатели!..
Сейчас все это кажется смешным, придуманным, невероятным, а тогда это была повседневная реальность: скопище перестраховщиков, антисемитов, непрофессионалов. Особенно они боялись даже намека на критику. Сатире был поставлен боевой заслон из твердолобых редакторов с авторучками наперевес. Провалит какой-нибудь чиновник сбор утильсырья или не откроет вовремя погребальную контору - за это его в редакторы: мол, последняя инстанция, не справишься - тогда, как говорил мой южный приятель, выгоним "из везде". И эти блюстители нравственности старались: инструкции специальные заучивали наизусть, курсы повышения бдительности проходили, специальную программу разработали, как сатиру "не пущать", из трех пунктов. Первый: "Не смешно". Если же читатели или слушатели все же смеялись, то в ход шел второй аргумент: "Это не наш смех". Когда же ценой огромных коллективных усилий удавалось доказать, что смеются именно нашим, самым здоровым, диетическим смехом, тогда на головы неугомонных обрушивали последнее обвинение, убойное, зубодробильное: "Народу это не надо". Тут уже все, бороться было бессмысленно: против народа не попрешь!.. Вот и покидали сатиру донкихоты, уставшие от борьбы с ветряными мельницами. Даже Салтыковы-Щедрины в те годы переквалифицировались: Салтыковы снимали фильмы, а Щедрины писали музыку.
И вот в это кошмарное время узаконенной шизофрении, два друга, два патриота, два артиста оставались верны своему благородному и не всегда благодарному призванию: помогать, обличать, высмеивать. Ведь это надо заслужить, чтобы спустя много лет, даже сегодня еще можно услышать: "Нет на вас Тарапуньки и Штепселя!"
Они биологически чувствовали смешное, их программы были перенасыщены юмором, но им все время казалось мало, они требовали еще и еще, выжимая из нас максимум. После работы с ними мои мозги напоминали досуха выкрученное белье. Иногда я, совершенно "обезвоженный", пытался хитрить: "Тут легко дожать в исполнении". Но этот номер не проходил:
- Извини, но актерство - это уже наша забота. А вы напишите так, чтобы дворник прочитал и люди хохотали.
И еще у него был любимый афоризм, который мы с Виккерсом возненавидели: "Две полушутки - это еще не шутка". Во время работы над очередной пьесой все время ворчал: "Так, как в прошлый раз, никогда не напишем". Перед каждой премьерой впадал в панику: "Плохо! Бездарно! Не смешно! Провалимся!". И только горячий прием зала успокаивал его и вселял веру в нашу работу. Но все равно, садясь за новую пьесу, снова мрачно предрекал: "Так, как в прошлый раз, никогда не напишем!". Работа с ними была для меня великой школой, она научила предельной краткости, точному диалогу, парадоксальному мышлению. Они часто выступали за границей, приходилось за короткий срок выучивать все интермедии на других языках. Спасала поразительная память Березина. Он запоминал тексты и свои, и партнера. Когда Тарапунька вдруг начинал запинаться, Штепсель немедленно приходил на помощь: "Ты хочешь спросить..." и бойко проговаривал вопрос Тимошенко. "Да, да, именно это я и хотел спросить!" с облегчением подтверждал тот, и Штепсель весело отвечал сам себе.
Однажды был такой случай: в 1955 году, они, еще молодые артисты, были приглашены в Кремль на встречу Нового года. Это вообще была первая встреча
правительства с артистами. Понятно, все очень волновались, и они, и дирекция, и министр. Сшили вечерние костюмы, заказали специальную интермедию. Пока ее принимали, пока утверждали, они не успели выучить. Решили учить в самолете. Только взлетели, Тимошенко потребовал: "Вынимай, будем репетировать". И вдруг у Березина побежали мурашки по позвоночнику: интермедия осталась дома, на письменном столе. По тому, как он побледнел, всем все стало ясно. Наступила гнетущая пауза, его даже не ругали, не упрекали, все были просто парализованы. Березин ушел в хвост самолета, вспоминал, записывал. Через полчаса вышел и, как ни в чем не бывало, обратился к партнеру: " Ну, чего сидишь - давай репетировать!". Все вспомнил: и свои фразы, и его.
В памяти выплывает тяжелое воспоминание - похороны Тимошенко. Он лежал в красном гробу, в киевском Доме актера, улицы были запружены народом, движение перекрыто - киевляне прощались со своим любимцем. Раздавленный горем, мгновенно постаревший, подошел к нему Березин, постоял молча, потом выдавил из себя: - Так много хотел тебе сказать на прощанье, но... Прости, Юра, я впервые забыл свой текст...
Как я уже упоминал выше, Тимошенко и Березин прошли всю войну вместе с военным ансамблем, из которого вышли такие известные личности, как композитор Марк Фрадкин, балетмейстеры Павел Вирский, Александр Сегаль, Борис Каменкович, артист Борис Сичкин... В образах повара Галкина и банщика Мочалкина они пели озорные частушки, в сатирических интермедиях издевались над фашистами. После войны был создан оргкомитет, который возглавили Тимошенко и Березин. И все участники ансамбля раз в два года собирались в Киеве на спортплощадке Дома офицеров. Как когда-то, выстроившись по росту, делали перекличку, потом за
дружеским столом вспоминали былое, смеялись над забавными случаями из фронтовой жизни, поминали павших, хором пели "Ой, Днипро, Днипро" - песню, рожденную в ансамбле. Здесь же, на спортплощадке, через много лет фронтовик-генерал, начальник военкомата, вручал им, уже народным и заслуженным, медали "За оборону Киева", "За освобождение Варшавы". "За взятие Берлина"... Увы, с каждым годом все меньше и меньше ветеранов собиралось в Доме офицеров, все больше и больше бывших ансамблистов не отзывалось во время переклички. С 1986 года перестал откликаться и Юрий Тимошенко.
Вспоминаю один смешной случай. Тимошенко много курил. Когда мы работали над пьесой, выгоняли его на балкон. Однажды повели его к прославленному гипнотизеру, чтобы тот отучил от вредной привычки. Гипнотизер усадил пациента в кресло, велел закрыть глаза и стал делать пассы, приговаривая:
- Вы спите... Вы спите... И понимаете, что курить вредно... Курить вредно... Курить вредно... И пить вредно...
Тимошенко открыл глаза и потребовал:
- Про пить - не надо!
Когда-то, в день его 60-летия, я написал шутливые стихи, которые заканчивались такими строчками:
Тебя всегда любил народ
За дерзкий смех, за ум свободный.
Встать, Шут идет!
Встать, Шут идет!
Встать!
Шут идет
Народный!
Эти строки в равной мере относятся и к его верному партнеру, другу и соратнику Ефиму Березину, да продлит Господь годы его жизни в Израиле!

сделать домашней

добавить в закладки

Поиск по сайту

Самые читаемые страницы сегодня

Анонсы материалов