И.Губерман: "Я объявляю пьянству бой, а как не выпить перед боем?"

Юлия Латыпова

В Новосибирск с очередной программой "Гарики за много лет" приехал Игорь Губерман - известный сочинитель коротких и хлестких четверостиший, ставших уже почти народными. Его цитируют литераторы и политики, любят спившиеся интеллигенты и сантехники. А он считает себя графоманом.

- Игорь Миронович...
- Зовите меня просто - "дедушка Игорь".

- Хорошо, дедушка Игорь, что вы привезли на этот раз в Новосибирск?
- Как всегда - стихи.

- Что для вас юмор?
- Для меня юмор - это обмен веществ, то есть обычное мое существование.

- Можно ли научиться быть остроумным?
- Наверное, можно. Это - как научиться быть трехногим.

- Как появились первые "гарики"?
- Поначалу я, как все нормальные поэты, писал длинные грустные стихи про первую любовь. Потом - про вторую любовь. Потом - про третью. А в конце 60-х на дружеских пьянках я стал читать короткие юмористические стихотворения. И, как говорится, пошло. У меня мысли куцые, поэтому очень хорошо умещаются в четверостишия. Точнее, четверостишия, как раз хороши для моих мыслей. И только после выхода первой книги я понял, что это находка. Можно даже сказать - новый жанр. И уже сейчас десятки тысяч россиян выпускают свои "юрики", "васики" и т. п. Я видел даже одни женские "ирики".

- Есть даже "миллерунчики "...
- А это что такое?

- Наш областной "министр культуры" Владимир Миллер пишет подобные стихи и называет их "миллерунчиками".
- Владимира Миллера я знаю давно и хорошо, но он, наверное, еще на той стадии графомании, когда стесняются читать свои произведения профессионалам.

- Вы не считаете таких людей графоманами?
- Графомания - это нормальное состояние любого пишущего человека. Или помните одно стихотворение про то, почему Лев Толстой так много писал? Там есть чудесная строка: "У графа мания была". Это про меня.

- Как появляются на свет ваши "гарики"?

- А вы рожали? Это приблизительно то же самое, только больше психических ощущений, чем физических.

- Как вы думаете, где вы более популярны, в России или в Израиле?
- Мне кажется, что больше в Германии и Америке.

- Почему так получается?
- Мне кажется, что чем дальше еврей от Израиля, тем больше его любят.

- "Гарики" подлежат переводу?
- Меня пытались переводить на пять или шесть языков. Но все попытки оканчивались неудачей. Даже на иврит не получилось перевести.
Что вы все о творчестве да о творчестве? Да и слово "творчество" я не люблю. Скорее, речь может идти о вдохновении. Я же не поэт, я шуткарь. Мне много не надо для того, чтобы вдохновиться. Вот кофеек дали, и я счастлив. А так я угрюмый, старый, пожилой, тяжелый в общении человек. Почему бы вам не спросить, не курю ли я марихуану.

- А курите ли вы марихуану?
- Ну, милочка, неудобно задавать подсказанные вопросы.

- Про вас говорят, что вы великий поэт. Но, выходя на сцену, вы наверняка становитесь артистом?
- Я бы сказал большим артистом.

- По-моему, вы кокетничаете.
- Безусловно!

- Как безусловно и то, что ваши стихи войдут в историю ХХ века.
- Не велика честь.
- ?!
- А вспомните, как на похоронах Некрасова в прощальной речи современник сказал, что он останется в веках и будет стоять на одной ступени с Пушкиным, и три тысячи студентов в один голос запричитали: "Выше, гораздо выше!" Прошло совсем немного времени, и где сейчас Пушкин, а где Некрасов? Да и Чехова в начале века знали гораздо меньше. Самым читаемым был прозаик Потапенко. Вы знаете такого?

- Страшно перед выходом на сцену?
- Конечно! До сих пор трясусь, как заячий хвост. Причем эта тряска начинается за двадцать минут до выхода на сцену и проходит только тогда, когда возьму в руки микрофон. Но старые артисты говорят, что это нормально и будет так до конца жизни. Ну что ж, Яблочкина тряслась до 101 года.

- Но помимо этих профессий поэта и артиста, вы сменили еще несколько.
- Смотря что называть профессией. Вот муж, к примеру, тоже профессия, и нелегкая. Как, впрочем, и жена. Если отталкиваться от того, за что я получал деньги, то я паровозы водил, был инженером, а в лагере - землекопом.

- Песни писать не пробовали?
- Боже упаси! У меня же нет ни слуха, ни голоса, хотя мама окончила консерваторию. Я, видимо, в папу пошел. А вот петь люблю. У меня есть одно преимущество - я все слова помню. Поэтому друзья меня иногда зовут, хотя и морщатся, когда я пою.

- Что поете?
- Нормальные блатные песни. Но не тот фальшак и эрзац, который сейчас на эстраде.

- А с кем поете, кто ваши друзья?
- Среди них два врача, один книжник, три инженера и три художника. А вот писателей нет. Мы собираемся вместе, объявляем пьянству бой. А как не выпить перед боем?

- И часто объявляете?
- Каждый день.

- Что пьете перед боем?
- Виски очень люблю. А также водку, текилу, джин, коньяк. В общем, все крепкое.

- А перед выходом на эстраду?
- Тут уж нет! Я, как профессионал-любовник, на работе не пью.

- Говорят, вы написали несколько книг за других людей.
- Да, за Марка Поповского - книгу о народовольце Морозове и за тещу Лидию Лебединскую книгу "С того берега" об Огареве. Получилось так потому, что у них не было времени писать, а договор с издательством уже был заключен... Ну и ничего, написал, хвалили.

- Кого из современных писателей вы читаете и любите?
- Пелевина очень люблю, Акунину просто безмерно благодарен за его существование. Из женщин - Дину Рубину и Людмилу Улицкую уважаю. Кроме того, читаю много толстых журналов. И российских, и израильских. Но в России их читать гораздо интереснее.

- А где жить смешнее? В России или Израиле?
- О, какой прекрасный вопрос! Никогда не задумывался. Наверное, все же в Израиле. У нас там все на пограничных эмоциях. С одной стороны, безумный страх, с другой - народ с безграничным чувством юмора. Там даже с моим знанием иврита можно ежедневно попадать в смешные ситуации. Например, если я что-то не чувствую носом, то на иврите это звучит "ибати нахерами". И так каждый день.

- Вас не упрекают за то, что вы используете в своих произведениях матерные слова?
- Я не люблю термин "матерные". Для меня это такая же часть великого и могучего, как и все остальные слова. Я не люблю маты не по делу, у Лимонова, например. У него это получается так, как у тринадцатилетнего мальчика Коли, который девочке Лизе хочет доказать, что он уже взрослый.

- А у Сорокина?
- Про Сорокина я вообще даже думать не хочу, не то что говорить! Вот Юз Олешковский - это да. Или у того же Венечки Ерофеева уберите маты. Что останется?

- Почему у вас нет политических "гариков"?
- Всякий раз, сталкиваясь с политикой, я ужасаюсь. У нас достаточно посмотреть несколько минут трансляцию заседания Думы, и хочется тут же выключить телевизор, выпить и прополоскать рот. Поэтому стараюсь не просто в политику не ввязываться, не только ничего о ней не писать, а даже ничего о ней не знать. Оберегаю свой пожилой организм от возможных потрясений.

- Как же, живя в Израиле, можно ничего не знать о политике?
- Я стараюсь.

- Вас пытались привлекать политики для улучшения собственного имиджа?
- Да и неоднократно. Но я всегда отказывался, кроме одного раза, когда общался с Эхудом Бараком. Это действительно гениальный человек. Но, как и любого гениального человека в политике, его съела мелкота. Впрочем, рыцарям всегда тяжело.

- А тяжело нашим людям в эмиграции?
- Очень! Эмиграция - это очень большое испытание и на прочность семьи, и на верность чувству. Но тяжелее все же мужикам. Многим женщинам приходится на себе все тащить, и они становятся сильнее. Это в прошлом веке мужчин ценили за силу. А теперь, наверное, будут за слабость. Так что, бабоньки, на вас вся надежда.

- Скажите, а про журналистов у вас есть "гарики"?
- Ну уж совсем ругательные стихи я не пишу!