Борис Эйфман

- Борис, как рождаются замыслы ваших балетов? Возникают ли хореографические образы, постановочная пластика, режиссерское решение одновременно с подбором музыки? Или музыка подбирается раньше, а потом уже идет поиск сценической образности? На какой стадии подключается художник? - Рождение замысла - процесс сложный и порой непредсказуемый. Похожих ситуаций не бывает, они рождаются по-разному, иногда спонтанно, иногда это процесс долгого поиска темы или материала к ней, работа в архивах, в библиотеках, в фонотеках. Трудно сказать, откуда приходит вдохновение, но милостью божьей оно меня не покидает. В идеале должны состыковаться все компоненты одновременно - сначала, как правило, музыка, потом танец и параллельно работа с художником.
- Есть ли какая-то определенная последовательная линия в чередовании тем ваших балетов? Или все возникает спонтанно? Влияют ли возможности труппы на выбор темы или музыки?
- Трудно сказать, почему мои балеты были созданы именно в такой последовательности, в какой они сегодня знакомы зрителям. Меня всегда интересовали личности сильные, противоречивые. Мне кажется, что за последнее десятилетие моя труппа обрела свое творческое лицо, и, конечно, возможности наших танцовщиков оказывают влияние на те или иные хореографические решения.
- Является ли ваше хореографическое творчество специальным, сознательным желанием нарушить старую стилистику, создать именно театральный спектакль в полном понимании этого слова? Ведь раньше даже выдающаяся хореография представала перед нами как ряд концертных номеров, соединенных легким сюжетом незатейливого либретто. (Да и сегодня зачастую видим такое). Можете ли вы сказать в этой связи о себе словами пушкинского героя: "Балеты долго я терпел..."?
- Я не старался ничего разрушать. Я вообще противник каких-либо разрушений. Я сторонник созидания, поиска, самобытности. Традиции русского балета, в частности, мне только помогают в моем индивидуальном поиске. Мои спектакли, как отмечает критика, характерны глубинным драматизмом, философской осмысленностью, художественной зрелищностью. Моя задача - обогатить традиционное представление о русском балете. В этом и особенность моего творчества. Я не могу присвоить себе слова пушкинского героя прежде всего потому, что я знаю, в чем ценность русского балета, и у меня есть собственное видение его будущего развития. Я терпелив и последователен в своем творчестве, и мне и моим танцовщикам успех достается дорогой ценой.
- Есть ли какие-то особые требования к тем, кто танцует у вас? Как проходит обновление, пополнение труппы?
- Наши требования, на первый взгляд, обычные, но есть вещи, которые мы все-таки ставим во главу угла, когда принимаем решения. Наши танцовщики, и это уже общепризнано, отличаются исключительным артистизмом, они, можно сказать, рождены быть таковыми. Добавим природные данные, выучку и умение сгорать в образе на сцене, и, конечно, мыслить, следовать моим идеям и решениям, быть способными стать соавторами. Мы проводим селекционную работу на протяжении всего года. Работаем со школами по всей России, процесс идет нелегкий. Бытует мнение, что к Эйфману лучше не идти, там надо много работать...
- Подбор хорошо известной музыки - это принцип? Нет ли желания поставить балет на новую музыку, заказать музыку у какого-нибудь современного композитора?
- Подбор музыки известной - не принцип. Иногда мне кажется, что это вынужденная мера. Но я не буду отрицать того, что мне хочется, чтобы музыка вела зрителя. И конечно, классическая музыка это делает легче. Хотя, скажем, в "Красной Жизели" звучит Шнитке, которого многие полюбили или открыли для себя именно после нашего спектакля; он стал доступнее. Ну а вообще проблема подбора музыки, к сожалению, иногда лежит в плоскости экономической. Работая с классической музыкой, я ее редактирую, и зрителю иногда кажется, что эта музыка создана специально для нашего спектакля. Конечно, хотелось бы, чтобы кто-то из талантливых композиторов написал музыку для моего балета, но пока я не вижу такой возможности.
- Некоторые музыкальные произведения, звучащие во время ваших спектаклей, представляются слишком хрестоматийными и самостоятельными (например, отрывки из Бетховена и Малера в "Русском Гамлете"). В таких классических музыкальных шедеврах - своя, и очень сильная, образность. Во время звучания этой музыки невольно иногда слушаешь только ее, отвлекаясь от того, что происходит на сцене. Правомерно ли использовать подобную музыку для иллюстрации сюжетов, далеких от композиторских замыслов?
- Ценность подбора музыки в моих спектаклях, а я это делаю, поверьте, очень тщательно, как и световое решение всех моих балетов, заключается в том, что я создаю новый образ в контексте музыкальной трансформации. И он отличается от того восприятия зрителем, которое изначально заложено композитором. Музыка, свет, костюм, танец - все это вместе и создает свой, самостоятельный образ, и он остается в памяти зрителей именно таким, в таком сочетании. Вообще, не отрицая самоценности известных классических шедевров, я не считаю необходимым ограничивать их способность передавать разные эмоциональные состояния. Разновидность, разнообразие восприятия дает право относиться к хорошей музыке как к неканонизированной. Сила многих музыкальных шедевров в том, что каждое время у каждой личности они рождают разные впечатления.
- Последний вопрос. Язык балета предельно интернационален. Ваш коллектив - из России. Как это проявляется в творческом процессе? Есть ли различия в том, как принимает Театр Эйфмана публика в разных странах? Что в этой связи можно сказать об американской публике?
- Безусловно, наша принадлежность России отражается в нашем творческом процессе как с экономической точки зрения, так и по многим другим аспектам. Но есть одно очень важное обстоятельство: сегодня наше искусство принадлежит всему миру. Где бы мы ни выступали, нас принимают, понимают, любят и ждут. Даже те, кто не со всем согласны, остаются поклонниками театра и продолжают посещать наши спектакли. Видно, есть в наших спектаклях что-то завораживающее. Американская публика для нас новая, это наши пятые гастроли в стране, и нас, конечно, радует то, что нас ждут.
...Наша творческая жизнь так устроена, что мы выживаем именно потому, что удается стабильно создавать новые работы в сроки, дающие возможность театру путешествовать по миру. Мы готовим на будущий год премьеру и для Америки тоже, и думаю, что наши поклонники будут приятно удивлены, узнав о новых возможностях нашего театра. Я не хочу сейчас говорить конкретно, но это будет спектакль на основе американской музыки двадцатых - тридцатых годов, действие которого развивается в Америке. Надеюсь, он найдет отклик в сердцах американских зрителей.

- Борис Яковлевич, Дон Жуан и Мольер настолько разноплановые фигуры, что трудно понять, что же их объединяет?
- Ну, во-первых, как вы знаете, Мольер сочинил великую комедию "Дон Жуан". Думаю, что этот образ он выбрал не случайно, есть какие-то внутренние темы, идеи, эмоциональные нити, которые их связывают. А во-вторых, конечно, вы правы - Дон Жуан и Мольер антиподы, но иногда отрицательное, негативное, что-то неподвластное, недоступное привлекает, поэтому Мольер так яростно-эмоционально сочинил свою комедию.
- Есть в вас что-то от Дон Жуана?
- Думаю, что много и от Дон Жуана, и от Мольера, мне одинаково близки, понятны эти антиподы. Но главное, что есть во мне, - то понимание тайны творческого акта, который переживает сочинитель.
- Для творчества нужна любовь. Это утверждение стало уже общим местом, но, возможно, творчество способно само себя питать?
- Каждый очень индивидуально воспринимает слово "любовь" и по-разному сублимирует это чувство в своей жизни и деятельности. Меня очень благостно питает любовь к сыну, мысли о нем, приливы нежности освежают, дают энергию. Саше уже шесть с половиной лет, в этом году пойдет в школу.
- А в хореографическое училище?
- Мы с женой (супруга Бориса Эйфмана - Валентина Морозова, бывшая солистка его труппы. - Е. П.) посмотрим, насколько он готов по своим физическим данным, главное, чтобы сам хотел. У Саши есть что-то артистическое, он очень любит лицедействовать, делать домашние представления. Сейчас семья в Крыму, а я целиком и полностью в театре.
- Знаю, что вы даже ночевать домой не ездите, спите в кабинете на диванчике. Отдыхать-то собираетесь?
- Трудно сказать, потому что нужно готовить новую постановку, которую мне предложили в Нью-Йорке, - балет памяти Баланчина к столетию со дня рождения. Оно будет отмечаться в 2004 году. Престижное предложение, я думаю, выбор был очень широк, и то, что предпочли меня из всех ведущих хореографов мира, большая честь.
- Какую роль сыграл Баланчин в вашем творчестве?
- Восхищаюсь его талантом, но как творческая личность это мой антипод, я нахожусь на другом полюсе. То, что существуют полярные взгляды на возможности танца, делает наше искусство богаче.
- В чем-то ваши взаимоотношения с Баланчиным напоминают взаимоотношения Мольера с Дон Жуаном.
- Возможно (улыбается): Параллельно с подготовкой балета о Баланчине надеюсь осуществить еще один проект - создать в Петербурге дворец танца. Я не сумасшедший фантазер, наоборот - прагматик, никогда бы о дворце не заговорил, если б не появилась американская компания, готовая построить его без копейки денег от России. Причем очень быстро, к юбилею города. Дело за выбором места. Я не хочу, чтобы дворец стоял на отшибе, далеко от общественного транспорта. Он для народа, а не для элиты. В уникальном, не имеющем аналогов в мире театральном сооружении разместятся три труппы - романтического русского балета XIX века, балета ХХ века - это моя труппа, и авангардной хореографии XXI века. Здесь будут проходить конкурсы, фестивали, мастер-классы. Днем во дворце будут заниматься дети, а ночью - дискотека. Американцы уже встречались с руководством города, идея нашла поддержку в Министерстве культуры, администрации президента Сейчас главное - не заболтать идею.
- Дворец поможет преодолеть отставание России в современной хореографии?
- Отставание по сравнению с чем? Кризис современной хореографии ощущается во всем мире. Меня часто приглашают в жюри международных конкурсов, и я просто в ужасе - вижу падение творческого потенциала у молодых хореографов. Надеюсь, что дворец поможет спровоцировать появление новой генерации балетмейстеров. Мое поколение не знало таких идеальных условий, которые хочу создать. И как вы понимаете, делаю это не для себя, а для нашего искусства. Потому что если для себя, то лучше, конечно, не растить конкурентов.
- Не удивлюсь, если даже за это начинание вам достанется от наших критиков. К вам очень пристрастны.
- То, что пишут критики о моем творчестве, на самом деле к нему никакого отношения не имеет. Разве что касательное, потому что выбран я как предмет самовыражения тех или иных девочек и мальчиков со своими комплексами. Когда читаешь профессиональную критику Запада, видишь оценку, приближенную к критериям, идеям, достижениям моего искусства. А одна российская критикесса призналась: "Это наши игры". Игры заменили критику.

http://www.peoples.ru/art/theatre/ballet/eyfman