Русский пантеон: культ Пушкина

Введение

Я давно хотел написать нечто подобное, но что-то меня постоянно останавливало. Так мелочи... Самое безобидное из этого ряда - когда я набрал значительную часть текста, в комнате мигнуло электричество, и мой труд уплыл в некое недоступное пространство. Или такое. В день моей лекции о Пушкине в часы моего отсутствия у нас в комнате вдруг случился потоп. Впервые за десять лет. Самое необычное состояло в том, что ручьи лились в основном на стопку чистой бумаги, да, на ту, на которой совсем недавно я отпечатал текст своего выступления!       И т.д. и т.п.

Громада пушкинского наследия и наследников пыталась "поставить меня на место". Я предполагаю, что нечто подобное имел ввиду Твардовский, говоря: "Пока ты как читатель общаешься с ним, ты чувствуешь себя легко и свободно. Но как только ты пытаешься высказаться в связи с его именем хотя бы только частные суждения, расстояние между ним и тобой сразу резко дает себя знать".

И тогда я решил, что обязательно доведу свою работу до некоторой логической точки.

Мифотворчество

Я ни в коей мере не хочу прослыть антипушкинистом, это значило бы уподобиться Моське, лающей на слона. Я понимаю, что Пушкин уже стал легендой, а вернее мифом нашего русского сознания.

В основании всякой культуры стоят свои "герои", идущие по рангу сразу же вслед за богами. С именем Пушкина связывают начало современной русской литературной традиции, откуда есть пошла русская литература. (Как известно, все мы вышли не только из гоголевской "Шинели", но и из "Размышлений в Царском Селе".)

Пушкин - основатель, изобретатель нового "пушкинского" легкого стиля, весьма близкого к современному языку, и отличающегося непринужденностью. Одна не очень образованная женщина попросила при мне в библиотеке "сказки Пушкина". Получив их, воскликнула: "А они что в стихах? А без стихов у него нет, что ли, сказок?" Только глазами увидев текст, она поняла, что сказки-то оказывается "в стихах".

Вокруг него уже столько всего. "Жизнь Пушкина", "Донжуанский список Пушкина" (составленный им самим), "Мой Пушкин" (Цветаева), "Друзья Пушкина", "Он - наше все!" (Аполлон Григорьев). Есть такая игра в ассоциации: "Великая русская река?" "Волга!" "Города берет?" "Смелость!" "Солнце русской поэзии?" (Конечно) "Пушкин!" И даже анекдоты существуют в немалом количестве: "А уроки кто учить будет, Пушкин что ли?"

Уже и в ранг христианских святых предлагают возвести. А что? Как в почетные граждане города! Человек ведь хороший!

Да еще и фамилия у него такая подходящая (не Кюхельбеккер какой-нибудь) - "Веселое имя Пушкин" (Блок). На "нашего" родного Пушкина "их" Бенкендорф и еще эта "зараза" Дантес. И для изучателей очень хорошо. "Пушкинисты" - как звучит!

А сколько стихов о нем! От мимолетного упоминания до "судьбоносных" обобщений:

Спасенье в книгах и ватрушках:

Народ мой - голоден и слеп...

Россия - это значит Пушкин!

Россия - это значит Хлеб!

(Н. Морякова)

Как задумаешься над этим, и вдруг на ум приходит сакраментальное: "А был ли Пушкин? Может быть, Пушкина-то и не было?"

Характер, а вместе с ним и творчество Александра Сергеевича было весьма противоречиво. При желании из него можно вылепить почти все, что угодно нашему сердцу. Возьмите любую тему: внешность, ум, письма к жене, религиозность, отношение к родине. Двойственность оценок можно продолжать и продолжать. Роман Якобсон называет это "неоднозначностью", устранением "иерархического порядка". У каждого "свой Пушкин".

Несколько слов о рождении мифа.. В Лицее на третьем или четвертом году обучения признается "первым поэтом". Примерно тогда же в стихотворении "В альбом Илличевскому" (признаваемому "вторым" поэтом) пишет:

Ах! ведает мой добрый гений,

Что предпочел бы я скорей

Бессмертию души моей

Бессмертие своих творений.

(Запомним). В 1820 году уже во время первой ссылки издается поэма "Руслан и Людмила", и тут началось! Благородный Жуковский дарит свой портрет с известной надписью: "Победителю-ученику от побежденного учителя..." Никогда еще русский писатель не получал такого гонорара, который достался Пушкину за "Бахчисарайский фонтан"! И т.д. и т.п.

К 1830-му году решив, что "мой путь уныл. Сулит мне труд и горе", Пушкин женится. А потом охлаждение к творчеству Александра Сергеевича со стороны публики и журналов, рождение четверых детей, бездна долгов, неудачная попытка свести концы с концами с помощью собственного журнала, роковая дуэль (уже которая по счету) с Дантесом и смерть. "Солнце нашей поэзии закатилось" (Одоевский).

Своеобразным литературным воскрешением Пушкина можно считать 1880 год, год открытия на Тверском бульваре в Москве памятника и известной речи Достоевского о "всечеловечности" Пушкина.

В 1887 году истек срок авторского права на сочинения, и появилось сразу несколько, в том числе и дешевых, изданий. Только тогда народ действительно сумел почитать Александра Сергеевича. В день выхода дешевого издания книжные магазины брались приступом. Давка была невероятная. Это был год пятидесятилетия со дня смерти.

К столетнему юбилею "пушкинские торжества были столь широко распространенным литературным праздником, какого наша общественная жизнь никогда не видала со времени существования русской литературы..." (из журнала), а были еще и пушкинские велосипедные гонки, и пушкинский шоколад, и лото, и карты "Смерть Пушкина".

А теперь промчался и двухсотлетний не менее пышный юбилей.

АнтиПушкин

Не принимали Пушкина, или же не возводили в ранг праотца многие и по разным причинам, укажу лишь наиболее известных. Поклонники Державина и Общества любителей российской словесности, Писарев, Карамзин, Белинский (в последние годы жизни Пушкина), Лев Толстой, Владимир Соловьев, Чехов, Василий Розанов, Бальмонт, Сологуб, Маяковский (ранний), Северянин, Слуцкий, Бродский и др. Но и в народе были свои сомнения. Так в конце девятнадцатого века на страницах "Сельского Вестника" разгорелся спор в оценке поэта между "поколениями". "Старики" писали, что не "гулянья" надо устраивать в столетний юбилей, а молиться за упокой его души. Отставной вахмистр Коровкин писал, что "покойный Пушкин смерть получил через женский пол. Следовательно, он недостоин ни юбилея, ни памятника на Тверском бульваре, ни царства небесного; в священном писании сказано: пьяницы, тати и блудники не наследят царствия небесного, а он за женский пол душу отдал в руки дьяволу". Защитил поэта молодой крестьянин из Ставрополькой губернии: "Таких отставных вахтеров, как Коровкин, у нас много, а про известного писателя А.С. Пушкина каждый скажет, что он был единственным человеком на всем земном шаре".

Итак, ополчаться на светило, как видите, бесполезно и, как думается, небезопасно. Но я схитрю, ополчусь не на всего, а только на то, что мне не нравится.

"Пушкин - создатель нового легкого стиля". Легкий стиль создавался, как известно, в противовес старому "высокому штилю" (высота зачастую предполагала торжественность и тяжеловесность, идущие еще от церковнославянской духовной традиции). Легкость в этом случае понимается как понятность, общедоступность, приближенность к современной речи. Речь приобретает характер дружеской, доверительной беседы. Только вот роль Пушкина, как создателя этого стиля, невелика. Это Карамзин, это "Арзамас", это Жуковский, наконец. А "упоительная прелесть мелодий" от Батюшкова и того же Жуковского. Что же касается зарождения этической (тогда это называлось "сентиментальной") и исторической литературы, то это опять же Карамзин. Пушкин же явил собою пример не первопроходца, а быстросхватывающего талантливого ученика.

Теперь о стиле самого Пушкина. Это территория очень освоена за последний век, и это хорошая тема. Не зря им восхищаются. Он прекрасный стилист. Изумительный. Но есть одно обстоятельство. "Поэзия должна быть глуповата", - заметил он как-то в письме. Узнав про это, я наконец-то понял, что же меня не устраивало в нем. Вернее, в его лирике. Я сужаю тему нашего разговора, так как считаю, что в лирике, как ни в чем другом, содержится бесценный опыт жизни поэта. (Так вот - "поэзия должна быть" - это хорошо, но - "глуповата"??? И как ни пытаются придать в наше время этой фразе второй смысл в дискурсе - "глупый - дурак - святой", но видны и торчат во все стороны белые нитки. Нет, просто "глуповатость" - это дальнейшее следствие "легкости".

Альбомная лирика, магия увлекающих ритмов, отточенных фраз и красивых формул. Есть, несомненно, у Александра Сергеевича "дух пиитический". Его стихи - это танцы по паркету. Но я больше настроен в стихах подниматься в гору. Мне больше по душе стихи "медленного чтения".

Но это еще не все. Изысканность формулировок (особенно зрелого Пушкина), игра ума, утонченность, фильтрация... Стоп! Что-то не дающее отождествить себя с автором. И это не гоголевское "человек через двести лет своего развития". Вот мы через двести лет. Итак - фильтрация, культивирование "светлой" печали. Он не искренен, вернее не то, чтобы не искренен, но "осветлен". Сейчас известно, что в одно и то же время с "Я помню чудное мгновенье" существовали письма, где "гений чистой красоты", пробуждающий душу и воскрешающий божество, назван "вавилонской блудницей", которую "с Божьей помощью я на днях ..."

"Когда метался он сам в чаду страстей, поэзия была для него святыня, точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный..."(Гоголь). Эту "просветленность" поэзии мы чувствуем, она заслоняет, должна заслонять от нас реального человека.

Он был художественно гениален. Он мог перенестись во времена "великой смуты", жить жизнью героини, но понять свою... Пушкин был прекрасный рассказчик, рас-сказыватель, скази-тель. И у меня возникает устойчивое чувство, что все его стихи - это род сказок. ("Что за чудо эти сказки!") Наверное, в связи с ним литературоведы и придумали категорию "лирический герой" стихотворения. Герой не тождественный с автором.

Можно возразить, что для Пушкина лирика была второстепенным делом. Да, но это ничего не меняет. Как-то по поводу "Кавказского пленника" (наиболее автобиографичной поэмы, как считают пушкинисты) Пушкин написал: "Я не гожусь в герои романтического стихотворения". Может быть, эту фразу нужно толковать шире - "не гожусь в герои стихотворения"?

. Еще можно возразить, что я требую, подобно Толстому, некоего тогда не существовавшего психологизма. Может быть, это возражение ближе к сути. Да, действительно, меня мало заботят глагольные рифмы и некоторая вторичность. Но опыта самонаблюдения и каких-то оттенков настроений мне не достает. Мне иногда необходимо увидеть "погруженность" в себя. Что делать, я человек "через двести лет".

Формулы и предпосылки

"К***" ("Я помню чудное мгновенье:")

"Гений чистой красоты" - изысканная формулировка, принадлежащая, правда, мистику Жуковскому. Интересна избыточность оборота. В утонченно экзальтированном поэтическом мире Жуковского Лалла Рук - это вестник другого мира, "гений чистой красоты". Другой раз Жуковский применяет эту формулу в связи с "Мадонной" Рафаэля: "Гений чистой красоты был с нею". И обратите внимание - не она, "как гений", а он "был с нею". У Пушкина все проще, и женщина у него как бы реальная. Получается реминисценция, имеющая целью возвысить реальную женщину до высот еще более непредставимых. В письме того же времени Анна Керн, наоборот, была очень унижена. И все это очень похоже на компенсацию за "небесность" лирического образа.

Мадонна ("Не множеством картин старинных мастеров:")

Итак - "чистейшей прелести чистейший образец". Для начала опять хочется отослать читателя к статье Василия Андреевича Жуковского "Рафаэлева Мадонна" 1821 года. Только в последних строках сонета (и не в самых сильных строках) Пушкин делает попытку уйти от узнаваемой "Сикстинской Мадонны", от буквального следования за Жуковским. Но, вообще-то, достаточно быстро Александр Сергеевич успел убедить нас в своей набожности. Все так возвышенно: "во славе и в лучах". Только зачем же Мадонна - образец прелести. Ведь по церковной традиции "прелесть" от "прельщать", "обольщать". Хотя, понятно - пишет про невесту, а тут "прелесть", как никогда, кстати. Просто такой небольшой грешок - сравнил невесту с Богородицей. Но не случайно, все-таки. Через год он пишет в "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем", как "моя смиренница" "делит со мной мой пламень поневоле". И вот у нас про жену есть только эти два стихотворения. В обоих желание жены, прелесть жены. А в "Гаврилиаде" Мадонна спит сразу и с "лукавым", и с "Архангелом", и с "Богом", там тоже прелесть. И вот в этой "прелести" они и соединились. Чтобы удалиться подальше от двусмысленности, Александр Сергеевич дважды ставит высшую степень чистоты - "чистейшей". Заклинал, значит, таким способом "прелесть". (А что в письме Александр Сергеевич упоминал, будто писалось это вовсе и не для невесты, так это оставим на совести Александра Сергеевича).

"Я вас любил: любовь еще, быть может..."

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам Бог любимой быть другим.

Золотой фонд лирики. Про прежнюю любовь на остатке чувства. Благородная мудрость любви. Осень чувств. Все умиротворенно, и даже желает новой любви. Но опять крохотный нюанс - а действительно ли желает? Эти скромно стоящие, но повергающие "так искренно, так нежно" предполагают за собой десяток эмоциональных восклицательных знаков и возносят чувство на недосягаемые высоты. Реконструкция. Поразительно, но это формула тройного прочтения. Если обратить внимание на то, как поют, как произносят ее, то очевидным становится ее распадение на две части: "Я вас любил так искренно..." и "Дай вам Бог любимой быть...". Взгляд перескакивает с первой благородной части на вторую даже более благородную, и на это настраивается воспроизводящий строки. Ямб усиливает "дай Бог любимой быть", оставляя в тени сцепляющее и даже будто бы ненужное "как". Обратите внимание - стоит не соединяющее "и"! И в этом все дело. По смыслу первая часть является любовной гиперболой, и "как" требует какого-то сравнения, сопоставления: "Я любил так, как никто другой". Возможно, со временем появилась вторая более высокая мысль: "Дай вам Бог еще любимой быть". Но "Бог", на которого падает и смысловое, и метрическое ударение, остается указанием на неповторяемость прошедшей любви. И все это переплелось в двух строчках: и самовозвеличивание, и пожелание новой любви, и сомнение, что такая любовь еще возможна. Это стихотворение о собственной прошлой ВЕЛИКОЙ любви (и по такому случаю с легким оттенком самолюбования).

О "Бесах" немного более развернуто.

Это первое стихотворение Болдинской осени. Был подзаголовок "Шалость".

Ехал из Москвы до имения пять дней. Тоска. Проблемы с женитьбой. Возможно наступление холеры. Дороги размыты. Хозяйственные заботы. В итоге написал свое самое тревожное стихотворение, правда, про зимнюю дорогу. Начало очень тревожное: напряженные повторы - аж четыре в первой строфе, да еще колокольчик "дин-дин-дин". Невиданно для Пушкина! При разговорах тревога чуть гаснет, но заявляется голосом. Сильное начало повторяется в свою очередь три раза. Оно "держит" стихотворение на такой щемящей ноте. Первоначальный "бес" превращается в "бесов", в "духов", в кружение, в мчание их роев. Да и самих их, возможно, тоже гонят, они не свободны. Но: Но это напряжение не очень тревожит читателя. В самом ритме заложено что-то не страшное, а энергичное. Лишь стилистические усилия начала - повторы, нагнетание, хорошая рифмовка - поддерживают тревогу. Потом разговоры в фольклорном ключе сообщают тексту некую несерьезность. Потом следует сравнение бесов с "листьями в ноябре", несколько снижающее накал, и тут же следует другая пара сравнений с "похоронами домового" или с "замужеством ведьмы". Последнее - явная шутка, шалость, так как варианты действия бесов как-то уж слишком противоположны.

Считают, что это совершенная форма, в которую Пушкин вылил свое беспокойство. Но начинается стихотворение не "совершенно", а мощно. И там тревога. Остальное все - конструкция. Как говорит Татьяна Софьина: "Взял тему, подержал на ладони и закрыл.". То есть Пушкин дает читателям не раздирающую, не разрушающую, а прирученную, запакованную эмоцию. Из-за этого и нравится, из-за этого и "солнце".

Бессмыслица обожания

Еще немного о мифе. В воспоминаниях Фаины Раневской есть такой эпизод. Однажды она увидела во сне Пушкина. Он шел элегантный, в цилиндре и с тросточкой. Она подошла к нему: "Александр Сергеевич, как я вас люблю!" "Иди отсюда, б... старая, со своей любовью!" И уходит. Раневская звонит Ахматовой рассказать про сон. Та: "Это не телефонный разговор. Сейчас же еду." И, прослушав историю, подытоживает: "Фаечка, какая ты счастливая. А ведь мне Он так ни разу и не приснился!"

Воскресило поэта поколение, не знавшее его лично. Даже Достоевский не застал его. Но в его творчестве было что-то очень необходимое для русского общества. Пушкин был ровесником и, может быть, стал символом становления русского самосознания. Время для русской культуры было исключительным. Карамзин, как мне кажется, был духовным лидером. Жуковский - Учителем с большой буквы (кроме Пушкина его учеником был и Александр II, будущий освободитель крестьян). И Карамзин, и Жуковский - ярко выраженные пассионарии. Пассионариев тогда было немало, например среди декабристов. В Пушкине тоже был несомненный заряд пассионарности, направленный в сторону читающей публики. И Пушкин понадобился на следующем витке развития народного, общественного самосознания.

Но для символа не годится никакая червоточинка. Чем дальше мы уходим от "эпохи Пушкина", тем сильнее идет процесс обеления прошлого. Особенно хорошо процесс мифологизации заметен в изменении взглядов на пушкинское окружение.

В середине прошлого века это выглядело так - есть нормальное окружение Пушкина и он. Он - поэт, "поэтому интересен".

Немного позже в советское время выходят статьи Ахматовой. Там все пишется в славной традиции нашей пушкинистики. Очень мотивированно, скрупулезно, основательно. Но смысл таков: у Пушкина не было никаких внебрачных связей, он чист, а виновато окружение. Подлецы Геккерны по многим причинам. Подлец - целый кавалергардский полк Дантеса, вставший на его сторону. Молодежь светского общества подличала, когда потешалась над припадками ревности Пушкина. Друзья, что плохо старались и не смогли уберечь поэта. Наталья Пушкина, что давала повод к сплетням, и не достойна такого мужа. (Она постоянно называется "агентом" Геккернов). Представляете, чтобы обелить одного Пушкина, понадобилось очернить всех остальных!

Позже появились другие взгляды. Из книги "Наталья Николаевна Пушкина" мы узнаем, что Наталья Николаевна ни в чем не виновата. Друзей Пушкина к этому времени, скрипя сердце, тоже простили. И император Александр I, упекший Александра Сергеевича в ссылку, оказывается, не так плох. Зато из книги "Последний год жизни Пушкина" узнаем, что пасквилянт князь П. А. Долгоруков в ходе повторной графологической экспертизы оправдан. Еще бы, он ведь при царизме был эмигрантом и сотрудничал с Герценым.

Вот и получили мы теперь, что и Пушкин у нас молодец, и люди вокруг него были неплохие (стал бы Пушкин с такими знаться!). А подлецы - нерусские Геккерны и безымянная "светская чернь".

Пушкинская дуэль - это, конечно, большая и больная тема. Не знаю, обращал ли кто-нибудь внимание (наверняка обращали) на некое совпадение обстоятельств смерти Пушкина и Моцарта. Я не об отравлении. Согласно другой легенде неизвестный в черном плаще приносит заказ Моцарту на реквием, работая над которым, композитор умирает. У Пушкина тоже есть неизвестный, который дважды разносит по квартирам знакомых Пушкина пасквили про жену поэта. И если в первый раз дело удается уладить, то после второго происходит дуэль. Кто это придумал, кто исполнил, осталось, как видите, неразгаданным. Геккернам, как сейчас считают многие, эти пасквили тоже невыгодны. Последняя экспертиза привела к окончательному формированию темного, неизвестного ядра злоумышленников. Если бы исследователи были людьми верующими, они признали бы их дьявольскими силами.

Для мифологического подтверждения "обязательности" смерти возникла даже легенда о том, что Пушкин сам себя застрелил, возвращаясь с безрезультатной дуэли (об этом писал Борхес в одном своем малоизвестном эссе).

Какое-то темное ядро присутствовало около него всю жизнь. Я написал "темное ядро", но чаще всего оно выглядело веселым. Я говорю о бесовидении. Наверное, редко у кого найдется столько упоминаний чертовской породы. И мне кажется, что самый удачный его рисунок - это рожица старого беса на полях "Сказки о попе..."

А прозвища Александра Сергеевича. В Лицее - "егоза", в "Арзамасе" - "сверчок", Жуковский в письме - "чертик", Вяземский в письме - "арабский бес". Это все, конечно, шутки (особенно у Жуковского: "Сверчок моего сердца! Чертик, будь ангелом!"), но вот в письме к молоденькой жене у "сверчка" проскальзывает: "Черт знает, как Бог помог.."(да и "Бог" с большой буквы, как положено). И Николай Михайлович Карамзин пишет: "Талант, действительно, прекрасный; жаль что нет мира в душе, а в голове благоразумия. Ежели не исправится, - будет чертом еще до отбытия своего в ад." (Какой удар от классика!)

Еще "африканский" темперамент вряд ли способствовал установлению добрых отношений с людьми. Кто-то насчитал, что слово "любовь" встречается у Пушкина шестьсот тридцать восемь раз. Интересно было бы подсчитать, сколько раз встречается слово "бешенство". Да и когда пишут о нем, "бешенство" встречается постоянно.

Обожение

Выполнил ли Пушкин свою задачу? Личную - "бессмертие своих творений", "блестеть поэзией" - да. Посильную - а он много успел за свои тридцать семь - да. Мифологическую - а у нас уж давно культ Пушкина - очень успешно. Но задача создания великой, значимой литературы не была и не могла быть им решена. И с этим, скорее всего, связано было ощущение большой национальной потери. Но он "основоположник, родоначальник", в общем, "пращур".

Народам нужны мифы, в них закладывается что-то исконное. А как всякому культурному народу, нам необходима своя поэзия и свой миф о "создателе русской поэзии". Для этой роли народ (в том числе и ученые мужи) выбирает мифологическую фигуру сообразно своему характеру. У Василия Розанова есть заметка, в которой упоминается, как один сапожник констатировал: "Нам с Пушкиным лафа!" Если "лафа", что же к этому можно добавить.

Чем дальше мы уходим от Пушкина, тем больше в нашем сознании не самого Пушкина, а комментария литераторов и пушкинистов. Не зря писал мудрый Твардовский: "Пушкин нашей поры больше, чем тот, которого знали предшественники."

Мне хотелось написать еще о многом другом. Но чувствую, что не успеваю. Успею только рассказать, как я помирился с поэтом. Ничего фантастического. Я почитал его прозу, "Маленькие трагедии", прочел роман Тынянова и письмо Жуковского о последних днях Александра Сергеевича. У меня даже сложилось впечатление, что смерть Пушкина в описании поэта-мистика явилась самым достойным и сильным произведением самого Пушкина.

Теперь смею вас уверить, что вы ошибаетесь, если думаете будто бы Пушкин - мнимая величина. Просто с Пушкиным все гораздо сложнее, чем на страницах любой современной книги. Например, я задумался о пользе гарема.

Отсутствие иерархии у Пушкина, так не принимаемое мной на уровне личности, на уровне мифа становится более приемлемым и даже необходимым. "Начало" должно быть богато возможностями.

И еще жаль, что Тынянов не написал своего продолжения "Пушкина". А то бы (чем черт не шутит) и не нужно было бы этого моего маленького эссе.