Дина Рубина

Любимая игра Дины Рубиной

В 90-м году, будучи автором 4-х книг, уехала с семьей в Израиль, где за десять лет на материале своей новой жизни написала два романа, несколько повестей, множество рассказов и эссе, настолько отличающихся по стилю от прежних произведений российского периода, что кажется - это проза совершенно иного писателя.

На сегодняшний день Дина Рубина - автор многих книг, переведенных на тринадцать языков.

С сентября 2000-го года работает в Москве, в должности главы отдела общественных и культурных связей Еврейского агентства в России.

Мастерица коротких рассказов Тэффи на предложение написать роман ответила: "Подождем большого стола". Похоже, в Израиле вы его как раз дождались: вместо повестей пошли романы, вместо коротких рассказов - эссе. Или в новом климате дыхание глубже?

По поводу большого стола: у меня его никогда не было и нет до сих пор. Начиная с самых ранних своих опусов, писала я, валяясь на диване. Помнится, в связи с этим, приятель моей юности остряк Стасик Кац однажды изрек - "хотелось бы заглянуть в твою творческую лабораторию"... Вообще во всем, что касается какой-то профессиональной, цеховой основательности - всяких там столов, кабинетов, письменных приборов… у меня всегда дело было швах. Например, повесть "Двойная фамилия" написана на прогулках с новорожденной дочерью, на скамейке, - одной ногой я качала коляску, а на колене другой писала в блокноте своим омерзительно мелким почерком, разобрать который под силу только криминалистам.

Это касается заготовок или вы вообще пишете сначала от руки? Как складываются ваши отношения с компьютером?

- Ну, первые-то звуки от руки, конечно. Никакой механизации, боже упаси. Это потом, следующие стадии, когда тексту уже ничего не страшно. А пока он мягкий, как воск…нет, ручной, только ручной труд. Чуткое осязание. Рука влачит мысль или бежит за ней. Пара гнедых, запряженных вот этим самым. Отношения же с компьютером холодно-официальные. Он удобен, он - машинка с памятью. Но никакой любви и никакой фамильярности. Особенно это касается новой чумы - Интернета. Если провалиться в эту яму, можно вообще пропасть для литературы. Недавно меня по электронной почте отыскали две чудные девочки - дизайнеры сайтов - и буквально уговорили сделать мой сайт. Я по безалаберности согласилась. Дней через пять одна из них, Карина, пишет: так и так, мол, вот по этому адресу можете взглянуть на мои разработки. Я принялась искать и после мучительной погони в дебрях безумия перед моим воспаленным взором всплыло объявление: "Вас изнуряет рост волос на груди вокруг сосков? Не отчаивайтесь! Кликните тут, и перед вами откроется безмятежное будущее"... После чего я прекратила поиски. Однако упрямая девица сайт мой все-таки доделала…

...В Израиле стола у меня как не было, так и нет, живу довольно тесно и не думаю, что жилищные условия диктуют жанр. (Тогда все писатели-заключенные писали бы одностишья - по размерам камеры). Жанр, скорее, диктуют иные пространства - метафизические. И в этом смысле, конечно, Израиль и, в особенности, Иерусалим чрезвычайно благотворны для литературы. Собственно, до меня это уже доказали другие писатели.

Почему-то после вашего последнего романа "Вот идет Мессия" мне остро захотелось узнать что-нибудь о вашей семье. Был ли у вас, например, такой супердедушка - неотразимо обаятельный и абсолютно надежный, - как у вашей героини Зямы?

Ну зачем уж так буквально... Я, конечно, выдергиваю из собственной судьбы по нитке, а порой и канаты вяжу, но не так, чтобы оголиться полностью. Знаю, что многие воспринимают меня как акына, живописующего себя, свою семью, свое ближайшее окружение. Но вы уж не отказывайте мне в толике воображения. Я писатель лукавый, часто использующий театральный прием, маску, всякие прочие "обманки". Какие-то типажи, конечно, могу зацепить из жизни, но ситуации, диалоги, да вся карта минных полей литературного произведения - итог сочинительского все же труда.

Мне кажется, в Израиле как нигде точно звучат слова Набокова: "Разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной". Это очень хорошо показывают ваши эссе последних лет.

Да, у нас нескучно и не мелко жить. Сценическая площадка маленькая, действующих лиц раз-два и обчелся, а вот на жанр претендуем глобальный. И, надо сказать, История нам в этом никогда не отказывала. В этом она была щедра для всего моего народа. Не знаю - что там показывают мои эссе (а на самом деле - обычные писательские записи на разные темы), но эту тонкую грань между комическим и трагическим в самом высоком смысле этого слова у нас ощущаешь постоянно. От этого, правда, устаешь - как если б каждый ваш шаг сопровождало завывание греческого хора, - но со временем смиряешься. В конце-концов, домишки обыкновенных людей всегда соседствовали с Акрополем, Колизеем, Иерусалимским храмом. У меня самой окна выходят на Масличную гору. И ничего - поднимаюсь утром, варю себе кофе, включаю компьютер и сажусь за работу. Время от времени бросая рассеянный взгляд на далекие купы тысячелетних олив Гефсиманского сада…

Знаю ваше отрицательное отношение к понятию "женская проза", но все-таки… Само писание - дело, конечно, не шибко женское. Однако протестовать, по-моему, стоит лишь против оппозиции "женская проза" и "просто проза". Вы сами говорите, что создание любого произведения для вас - процесс биологический. В этом, мне кажется, и ответ. Именно женщине просто в силу ее биологических особенностей свойственно то, что вы называете "терпеливой умной наблюдательностью".

Вы имеете в виду процесс создания художественного произведения, а не конечный, так сказать, продукт. Возможно, вы правы. Тут вообще происходит некоторое смешение понятий. "Женская" ведь еще не значит "женственная".

Помните, у Вирджинии Вульф: ..."когда женщина думает о мужчине, никого уже не возмущает думающая женщина…а когда женщина пишет записочку, пишущая женщина тоже никого уже не возмущает."

Я, знаете, настолько не люблю все эти пустые разбирательства на биологические темы. С ними может сравниться только выяснение национальной принадлежности прозы. Когда с глубокомыслием выясняется - русскую прозу я пишу, или еврейскую, или, может быть, израильскую русскоязычную? Давайте сразу: я пишу женскую еврейскую русскоязычную израильскую птицу-тройку.

В числе мест вашей работы в Израиле была и русская газета. Чем вы объясните факт, что при одинаковом числе русскоязычных эмигрантов - примерно миллион человек - в Израиле выходит 10 русских газет, да еще многие российские выпускают спецномера ("Комсомольская правда", "Московский комсомолец" и другие), а в США "Новое русское слово" - полный монополист, легко скушавший довлатовского "Нового американца"? Не только же в размытости территории дело.

Эва сравнили! В Израиле, во-первых, выходят не десять, а гораздо больше русских газет. В Израиле выходят толстые и тонкие русские литературные журналы, альманахи, сборники и прочий развесистый красочный лоскутный ширпотреб. В Израиле вообще весело - во многих смыслах этого слова. А в Америке скучно. Но, кстати, в последнее время и там стали появляться русские газеты. Не только "Новое русское слово". Дело тут в нескольких факторах: во-первых, конечно, велика территориально страна Америка, - там этот миллион наших размазан по территории как масло по хлебу, - во вторых, весь американский стиль жизни навязывает эмигранту совсем другие правила игры. Это вам не средиземноморские сандалии на босу ногу в любом офисе. Климат другой, население другое, эмоциональный градус жизни не дотягивает до средней температуры тела среднего израильтянина. Ни выпить как следует, ни морду друг другу набить. У нас хоть арабы имеются вокруг - сто пятьдесят миллионов - для дополнительного развлечения. А там что?

Как-то вы назвали себя неудавшейся актрисой и сказали о давних отношениях с театром. Как они складываются сейчас?

"Неудавшейся" - не совсем точное слово. Я ведь и не училась никогда по этой части. Скорее - несостоявшаяся. Лицедейство же в любом жанре страшно люблю и никогда не упускаю случая в этом качестве покрасоваться. До последнего времени я и на жизнь зарабатывала до известной степени лицедейством - выступала перед публикой, читая свои рассказы и травя разные байки. Между прочим, весьма горжусь своей квалификацией в этой области и на сцене ощущаю себя гораздо уверенней, чем перед белым листом бумаги или пустым экраном нового файла. По поводу же отношений с театром…Нет, я ведь это слово употребляю в расширительном значении, в том смысле, что любое явление, любой характер, любая, даже трагическая, ситуация для меня в первую очередь - театр. Под этим углом зрения рассматривается, к сожалению, все. Такое устройство психики.

За год жизни в Москве притерпелись ли вы к "российскому новоязу" - на улицах, в газетах, на телевидении?

Ну... почти. Иногда страшное раздражение вызывают вполне невинные обороты речи. Например, в необъяснимую ярость прихожу от слова "озвучил". "Тренер озвучил состав команды" - тут я могу сознание потерять от бешенства. Телевидение стараюсь не смотреть, это вредно во всех смыслах. Писателю вообще противопоказаны любые отношения со средствами массовой информации. Простите.

Работа в любой международной организации, пожалуй, больше "служба", чем любая другая. А вы сказали как-то, что привыкли к "сезонной занятости". Ухитряетесь ли и теперь писать столько, сколько раньше? И не мешает ли чувство: на работу сходил - дело сделал?

Конечно, мешает. Все мешает. И времени нет, и чувство такое, что ничего больше никогда не напишу. Но все это мне давно знакомо. Кончится "сезон занятости", оковы тяжкие падут, и свобода нас встретит радостно у входа в какой-нибудь пивной бар на иерусалимской улочке Йоэль Соломон, где, кстати, можно спокойно писать за маленьким столом, накрытым клетчатой бело-красной скатертью.

Расскажите о "Высокой воде венецианцев" - это ваша последняя книга в "Вагриусе"? Тираж по нынешним временам грандиозный и в издательстве сказали, что будут допечатывать еще 5 тысяч. Впрочем, вы не успели отвыкнуть от больших тиражей - двухтомник в "У-фактории" вообще 20 тысяч.

Ну, разве это большой тираж в стране с многомиллионным населением! Это большой тираж для Израиля. Про книгу рассказывать - дело неблагодарное. Тогда ее и писать незачем. Скажу только, что это - три повести, несколько рассказов и путевые записки в поездке по Испании.

Над чем вы работаете сейчас? Из чего "варганите нечто съедобное" - из наших здешних "отрубей" или из израильских?

Сейчас пишу мало, медленно, времени не хватает. Вживаюсь в местность, присматриваюсь к лицам, жестам, повадкам, деревьям, собакам, погоде… Это дело накопительное, неторопливое. В прозе я - та птичка, которая везде себе корм найдет, ибо, как говорил любимый мною Федерико Феллини: - "вообще весь мир - а не только моя страна - населен клоунами". Посмотрим, может, что и выйдет …Меня всегда завораживает сакральность этого момента, когда из разрозненных записей, картинок, беглых фраз - из ничего! - вдруг рождается история…

"Одно я знаю", - тот же Феллини писал, - "меня тянет рассказывать. Рассказывать - вот, по-моему, единственная игра, в которую стоит играть".

Беседу вела Ольга Дунаевская

"Московские новости", № 22 (1089), 29 мая - 4 июня 2001