Свое имя

(история спасения Нортье Хегт, еврейки из Голландии)

Евгений Беркович

В оккупированном Амстердаме

В ноябре Нортье Хегт потеряла работу.

Шесть месяцев назад, 10 мая 1940 года, немецкие войска напали на нейтральное королевство Нидерланды. Через три дня, когда поражение голландцев стало очевидным, королева Вильгемина и члены правительства улетели в Лондон. 14 мая немецкая авиация бомбила Роттердам, под развалинами домов погибло свыше тысячи горожан. На следующий день главнокомандующий голландской армией генерал Хендрик Винкельман подписал акт капитуляции своей страны, и немецкие танки вошли в Амстердам.

В тот день, 15 мая 1940 года, около двухсот человек, в основном евреи, беженцы из Германии, страшась худшего, покончили жизнь самоубийством. Поначалу казалось, что страхи были напрасными, первые месяцы оккупации прошли на удивление тихо. Немецкие власти старались завоевать симпатии голландцев, евреи не выделялись среди других групп населения. Венский адвокат Артур Зайсс-Инкварт, назначенный Гитлером рейхскомиссаром Нидерландов, заявил 29 мая на церемонии вступления в должность, что немцы не собираются угнетать эту страну или навязывать ей свою идеологию. Однако спокойная жизнь продолжалась недолго.

В августе появились первые антиеврейские постановления, причем в самом первом указе от 5 августа 1940 года имя жертв нацизма даже не было названо. Постановление запрещало “жестокую практику забоя скота”, применяемую для изготовления кошерного мяса. В октябре 1940 года все государственные служащие должны были пройти “арийскую аттестацию”, заполнить специальные декларации - форму “А” заполняли арийцы, форму “В” - евреи. С незначительными изменениями Зайсс-Инкварт следовал расистским Нюрнбергским законам 1935 года. В том же октябре вышел указ об обязательной регистрации всех еврейских частных предприятий - первый шаг к последующей экспроприации имущества евреев. В ноябре последовало массовое увольнение всех госслужащих-евреев. Под такое увольнение попала и Нортье Хегт.

Нортье было в то время двадцать лет. Четыре года назад умер ее отец, и чтобы поддержать семью, она оставила школу и пошла работать. Отец хотел, чтобы Нортье стала пианисткой, но занятия музыкой также пришлось прекратить. Нортье окончила курсы телеграфисток, где ее тренированные пальцы оказались одними из самых быстрых, и была принята на работу в амстердамский почтамт. Теперь там работать евреям было запрещено.

К чести голландских властей, они не подчинились немецкому постановлению безропотно. Голландцы пытались добиться у немецкой администрации ответа на вопрос, как увольнение еврейских служащих согласуется с равенством прав всех граждан, закрепленным конституцией Нидерландов. Так как немецкий указ был уже принят, голландские власти постарались хотя бы изменить формулировку: вместо слова “увольнение” они настояли на выражении “приостановление деятельности”, что позволило им почти целый год выплачивать бывшим служащим денежное пособие, пока в 1941 году немцы не запретили и это.

Многие голландцы открыто выступали против расистских указов. Дин Клеверинга, преподаватель юридического факультета лейденского университета, обратился к коллегам с яркой речью против увольнения профессора Мейерса. Клеверинга назвал действия немцев “низкими”, а их власть - основанной только на грубой силе. Об уволенном профессоре Клеверинга сказал, что Мейерс - гордость голландского народа и еще вернется с почетом в университет. Чтобы не бросать слова на ветер, Клеверинга разослал своим коллегам 48 копий своей речи, в результате чего на восемь месяцев был посажен в тюрьму. По сравнению с многими другими защитниками евреев, окончивших свою жизнь в лагерях смерти, Клеверинга отделался довольно легким наказанием.

Февральская стачка

С осени 1940 года немецкие власти стали решительно и неуклонно проводить политику изоляции евреев в голландском обществе. Во всех общественных заведениях, от бассейнов до парков, появились таблички с предупреждением: “Евреи нежелательны” или “Евреям вход запрещен”. У евреев отобрали велосипеды, дома, квартиры, предприятия...

Голландские нацисты, члены Национал-социалистического движения (НСД) Нидерландов, активно помогали немцам в преследовании евреев. В ответ были созданы отряды еврейской самообороны. Во время одной из уличных схваток в феврале 1941 года был убит активист НСД Коот. Через несколько дней, 22 февраля, еврейский квартал Амстердама был оцеплен, и около 400 молодых людей, схваченных на улицах, были отправлены в Бухенвальд, а оттуда - в концлагерь Маутхаузен.

Эта акция не прошла незамеченной для голландского общества. Через три дня после захвата еврейских заложников, 25 февраля 1941 года, профсоюзы призвали к забастовке, получившей название “Февральской стачки”. Это беспримерный случай сопротивления - в оккупированной нацистами стране всеобщая забастовка рабочих и служащих - от докеров и металлистов до работников банков и продавцов - в знак протеста против еврейских погромов. Активисты разбрасывали листовки с такими словами: “Забастовка! Требуйте безусловного освобождения евреев! Проявите свою солидарность! Спасите еврейских детей от насилия и возьмите их в ваши дома!”. Стачка быстро охватила многие города Голландии.

Немцы объявили на севере Нидерландов особое положение. Время заигрывания с населением оккупированной страны прошло. Командующий немецкими войсками в Голландии генерал Христиансен приказал расстреливать бастующих. В три дня стачка была подавлена. Сотни человек были арестованы, четверо из них приговорены к смертной казни, остальные отправлены в тюрьмы и концлагеря. Городские общины нескольких голландских городов должны были выплатить миллионные штрафы.

Все заложники, отправленные в Маутхаузен, были молодыми, здоровыми людьми. Свой арест на улицах Амстердама они воспринимали как случайное происшествие, во время задержания смеялись и обещали скоро вернуться домой. Очень скоро они все погибли от непосильных работ и жестокостей лагерной охраны. Нацисты в то время не очень заботились о том, чтобы скрыть от общественности свои преступления. Все родственники погибших получили свидетельства о смерти своих близких. Оказалось, что преступники не предвидели всех последствий этого шага.

Еврейский Совет Нидерландов, образованный 13 февраля 1941 года по требованию немецких властей, выступил с протестом против гибели сотен молодых людей. Этот протест, конечно, не имел для немцев никакого значения. Но жалоба была отправлена через Швецию, которая традиционно играла роль посредника, когда речь шла о проблемах голландских граждан в Третьем Рейхе или немецких граждан в голландских колониях. Нейтральная Швеция потребовала, чтобы министерство иностранных дел Германии позволило шведским инспекторам проверить, как содержатся заключенные в концлагере Маутхаузен. Пришлось шефу гестапо Генриху Мюллеру наводить на лагерь глянец цивилизованности. В последствии немцы более тщательно маскировали следы своих зверств.

Буква “J” в удостоверении личности

Если не считать жестокого эпизода с четырьмястами заложниками, жизнь евреев в оккупированной Голландии в 1941 году оставалась еще относительно сносной. У многих сохранялись иллюзии, что выполняя предписания немцев, можно пережить страшное время войны и дождаться нормальной жизни. Инстинкт подсказывал Нортье, что это не так.

В июне 1941 года проводилась объявленная оккупантами обязательная регистрация населения. В городской ратуше, куда Нортье пришла вместе с матерью и сестрой, люди стояли в двух больших очередях: одна была для евреев, другая - для остальных голландцев. В новых удостоверениях личности, которые получали евреи, кроме фотографии, отпечатков пальцев и подписи владельца, стояла еще жирная буква “J”. Нортье неожиданно пришла мысль встать в очередь для неевреев: и имя ее, и внешность были типично голландскими. Однако мать была решительно против: это опасно для всей семьи, лучше быть послушными, тогда немцы не сделают ничего плохого. Нортье, скрепя сердце, согласилась, но с этого момента решила жить отдельно - так ее будет труднее найти.

Тогда многие не понимали, что получив букву “J” в свое удостоверение, человек почти наверное подписывал себе смертный приговор. Из примерно 140 тысяч голландских евреев более трех четвертей были убиты в течение следующих трех лет. Для сравнения: во Франции погибло тридцать процентов еврейского населения. И это несмотря на то, что голландцы оказали нацистам самое сильное сопротивление среди оккупированных народов Европы, а Франция дала немало примеров позорного соглашательства с фашистами. Важным фактором было, конечно, географическое положение - само название маленьких Нидерландов указывает на низменный рельеф, лишенный естественных укрытий в виде гор и лесов, которыми богаты Франция и Италия. Потерь в Голландии были бы еще больше, если бы не многочисленные примеры мужественной солидарности простых голландцев с преследуемыми жертвами нацистов.

В 1942 году на голландских евреев обрушился целый ливень новых ограничений и запретов. Почти каждый номер официального издания Еврейского Совета Нидерландов газеты “Еврейский еженедельник” содержал текст очередного указа оккупационных властей. 21 марта евреям было запрещено ездить в автомобилях, за исключением машин скорой помощи, служебных автомобилей Третьего Рейха и катафалков. 8 мая было предписано носить желтые звезды всем евреям старше шести лет, даже если человек просто выглядывал из окна на улицу. Звезды выдавались Еврейским Советом. 12 июня “Еврейский еженедельник” объявил, что евреям нельзя больше заниматься спортом под открытым небом - греблей, плаванием, теннисом, футболом и т.д. Запрещено делать покупки в нееврейских магазинах за исключением двух часов - с трех до пяти пополудни, когда все свежие овощи и другие продукты уже проданы “арийским покупателям”. Владельцев магазинов, нарушающих это постановление, немцы безжалостно отправляли в концлагерь. Среди голландских продавцов находились, тем не менее, смельчаки, сами приносившие дефицитные товары своим старым клиентам-евреям.

В июне 1942 года Адольф Эйхман сообщил Карлу Радемахеру, советнику по еврейским вопросам министерства иностранных дел в Берлине, что около ста тысяч евреев из Франции, Бельгии и Голландии должны быть отправлены в лагеря смерти на Восток. Настала очередь Голландии в программе “окончательного решения еврейского вопроса”, утвержденной на Ванзейской конференции 20 января 1942 года. Квота первой депортации из Голландии составляла сорок тысяч человек.

Немцы извлекли уроки из своих ошибок в начале оккупации - истинные цели “переселения” держались в строжайшем секрете. Населению и Еврейскому Совету сообщалось, что переселяемые люди будут “под охраной полицейских” работать в трудовых лагерях. Еврейский Совет должен был обеспечить списки евреев в возрасте от шестнадцати до сорока лет, подлежащих депортации. Когда Совет не мог обеспечить нужного числа людей для отправки на Восток, немцы проводили облавы и рейды, не брезгуя налетами на еврейские больницы и госпитали. При этом забирали поголовно всех ходячих больных, не обращая внимания на их состояние. В одном из таких госпиталей работала медсестрой Нортье Хегт.

“Лекарство для внешнего применения”

В отличие от своей матери, верящей заявлениям немцев, Нортье понимала, что конечная цель депортации - смерть. Она уже слышала о газовых камерах и специальных крематориях в польских лагерях уничтожения. Поэтому Нортье решила не ждать своей очереди, а попытаться спрятаться от немцев. Но где? Сестру Нортье Рейну прятал у себя в Роттердаме ее друг-голландец. Взять к себе еще и Нортье он отказался - слишком опасно прятать двоих. Одна из старых подруг семьи Хегт, миссис Левинсон, предложила Нортье удостоверение личности на имя Франсиски Слуйк. Главное, что в этом удостоверении не было страшной буквы “ J”. Удостоверение, в которое оставалось просто вклеить фотографию и которое могло сохранить человеку жизнь, стоило на черном рынке двести гульденов. У Нортье не было таких денег, но миссис Левинсон даже слышать не хотела о деньгах. После войны добрая миссис Левинсон жила в Тель-Авиве.

Полагаться на одно удостоверение личности даже при вполне арийской внешности Нортье было опасно: в Амстердаме ее знали многие. Нужно было искать другое место. Случай помог Нортье встретиться с женщиной, связанной с голландским подпольем, и та обещала помочь.

Подпольные отряды и группы голландского Сопротивления стали формироваться сразу после начала немецкой оккупации. Одной из важных задач Сопротивления было уберечь голландцев от отправки на принудительные работы в Германию. Кроме того, участники Сопротивления спасали голландских евреев от депортации в лагерь Вестерборк, откуда, начиная с июля 1942 года, регулярно шли поезда в Освенцим. Осенью 1942 года в Голландии была создана подпольная организация, объединяющая более 14 тысяч человек. Руководительницу этой организации, Куйперс-Ритберг, подпольщики называли “тетушка Рик”. Эта организация находила укрытия, где люди могли спрятаться от нацистов, обеспечивала скрывающихся фальшивыми документами, едой, одеждой, лекарствами…

Семью, которая могла бы спрятать у себя Нортье, искали несколько месяцев. Для подпольщиков были важны все детали: есть ли в семье маленькие дети, которые могут нечаянно выдать скрывающегося, не связан ли кто-то из семьи с полицией, не сочувствует ли фашистам, готова ли семья взять к себе именно девушку-еврейку и т.д. В организации “тетушки Рик” действовала своя почта и выработался специальный шифр, непонятный для посторонних. Например, когда подпольщикам какого-то города Голландии приходила просьба из Амстердама спрятать у себя девушку-еврейку, следовал встречный вопрос: идет ли речь о лекарстве для внутреннего или для внешнего применения? Девушка, имевшая типично еврейскую внешность, не могла показаться на людях в новом месте. Обязательно нашелся бы информатор, сообщивший о ней в гестапо. Такую девушку нужно было прятать где-нибудь на уединенной ферме или хуторе. В этом случае говорили о “лекарстве для внутреннего применения”. Примером такого “лекарства” была черноволосая сестра Нортье Рейна, похожая на свою мать, урожденную Родригес-Лопес. Эту фамилию носили несколько поколений сефардских евреев, нашедших в Голландии свой новый дом после изгнания из Испании в конце шестнадцатого века. Внешность Рейны и погубила ее. Стоило сестре Нортье один раз нарушить правила конспирации и выйти на улицу, как она была схвачена полицией и отправлена в лагерь, где и погибла.

В противоположность своей сестре Нортье Хегт была похожа на отца, ашкеназского еврея, выходца из Германии. Ее светлые волосы и типично голландское лицо не вызывали у посторонних никаких подозрений. В ее случае можно было уверенно говорить о “лекарстве для внешнего применения”.

Только в июне 1943 года, когда депортация евреев в лагеря смерти уже шла полным ходом и немцы забирали всех евреев без разбора, женщина, обещавшая Нортье помощь, сообщила ей адрес убежища. Нортье ждали в маленьком городке Ферверд в северной голландской провинции Фрисланд. Прощание с матерью состоялось накануне дня рождения Нортье. Все между ними уже было сказано. Мать не хотела никуда уезжать, даже перспективу отправки на Восток она воспринимала с надеждой: если добросовестно работать, немцы не сделают ничего плохого. На прощанье она отдала дочери все деньги, которые были при ней - одиннадцать гульденов. Больше Нортье свою мать не видела.

“В этом доме вам не нужны деньги”

На следующее утро, сняв с груди желтую звезду, Нортье незаметно покинула госпиталь и отправилась на север страны. Проехав почти полдня на поезде и на автобусе, Нортье добралась, наконец, до Ферверда и постучала в дверь указанного ей дома. Дверь открыла молодая женщина, несколькими годами старше Нортье. “Меня зовут Франциска Слуйк, у меня сегодня день рождения и у меня нет денег”, - едва справляясь с волнением сказала Нортье. “Меня зовут Ситске Постма”, - ответила молодая женщина и добавила: “В этом доме вам не нужны деньги”. Эти слова, с которых началось их знакомство, обе женщины помнили через много лет после окончания войны. Как рассказывала потом Ситске, она тоже сильно волновалась, открывая дверь: до этого момента она не видела ни одного еврея. Обменявшись первыми фразами, девушки неожиданно рассмеялись.

В следующие два года отношения, установившиеся между Нортье и Ситске в первые минуты знакомства, практически не изменились. В доме Ситске Постма, ее отца Дьорда и младшего брата Ренце Нортье Хегт, для них Франциска Слуйк, не нуждалась в деньгах. В этом доме она нашла такое понимание и дружескую заботу, о которых мог только мечтать оказавшийся в опасности человек. И все страшные два года войны, когда немцы методично уничтожали оставшихся голландских евреев, в том числе родных Нортье, когда сами голландцы страдали от жестокого голода и других лишений, в доме Постма в маленьком городке строгой и неулыбчивой провинции Фрисланд не было дня, а, может, и часа, чтобы Нортье и Ситске не смеялись, общаясь друг с другом. Они стали неразлучными. Для соседей Франциска Слуйк была амстердамской кузиной Ситске Постма.

Дьорд Постма делал из дерева различные инструменты для местных фермеров. Для Нортье он соорудил кровать в той комнате, где спала Ситске. Сама Ситске, как и ее покойная мать, была учительницей начальных классов. Из-за войны работы в школе не было, и Ситске вела домашнее хозяйство и помогала отцу в мастерской и магазинчике. Брат Ренце работал на ферме в соседнем городке. Когда Нортье предлагала им всем свою помощь, ей мягко, но решительно отказывали. Это не укладывалось в голове Нортье. Она знала, что евреи, которым посчастливилось найти убежище в голландских семьях, должны были много работать на своих новых хозяев. И она не считала это слишком большой платой за жизнь. Но в семье Постма стало принципом: “мы взяли тебя не служанкой”.

И через много лет, думая о своем положении в семье Постма, она поражалась благородству этих простых людей. Они знали лучше, чем Нортье, в каком беспомощном и безвыходном положении та оказалась. Они знали, что Нортье, подобно другим евреям, скрывающимся он нацистов, будет делать все, что ей скажут. И именно поэтому они не давали ей ничего делать. Они взяли девушку не как работницу или служанку. Они взяли ее потому, что считали это правильным. Они ненавидели оккупантов, они любили свою страну, они спасали тех, за кем их враги охотились. И чем больше Нортье думала об этом, тем больше понимала, каким счастьем для нее было стать членом этой замечательной семьи.

Дьорд Постма предложил Нортье привезти ее мать. Он готов был сделать для нее убежище на чердаке, чтобы никто из посторонних ничего не заподозрил. На отправленное Нортье по подпольной почте письмо мать ответила отказом: она не может оставить своего нового мужа и верит, что немцы им ничего плохого не сделают. Через две недели мать вместе с ее мужем отправили в Освенцим.

Все члены семьи Постма свято соблюдали предписания строгой голландской реформаторской веры. Трижды в день все за столом склоняли головы, пока глава семьи произносил слова благодарственной молитвы. По воскресеньям, надев лучшие одежды, все шли в церковь и пели в общем хоре.

Иудаизм не занимал большого места в жизни Нортье. Девушка всегда чувствовала себя больше голландкой, чем еврейкой. Поэтому преследования немцев казались ей вдвойне несправедливыми. Казалось, что попав в христианскую семью, где ее приняли, как родную, естественней всего было бы ей стать христианкой. Местный пастор, член подпольной антифашистской организации, сам прятавший у себя нескольких евреев, специально пришел к Нортье, подготовить ее к крещению. Неожиданно даже для себя самой, Нортье отказалась. Она не могла оставить веру отцов в тот момент, когда евреям Европы грозила гибель. Когда она рассказала о своих сомнениях, пастор и Ситске Постма поняли ее и поддержали. Интерес к иудаизму, а потом и к сионизму, все сильнее захватывал Нортье. Во время прогулок по берегу холодного Северного моря она с жаром описывала Ситске свою будущую жизнь в Палестине. Многое ей удалось предвидеть правильно.

Однажды Ситске привела Нортье к еврейской девушке, которая тоже скрывалась от немцев в голландской семье в городке недалеко от Ферверда. Девушку звали Эйна Дехаас, она была из старинного рода сефардских евреев. Эйна мучилась сомнениями - ее хозяева настаивали на крещении, два ее брата уже готовы были принять христианство. Истинную причину колебаний Эйны Нортье поняла сразу и обратилась к хозяевам девушки с укором: нехорошо пользоваться беспомощным положением их гостьи и требовать от нее перехода в другую веру. Нортье предложила оставить разговоры о крещении до тех пор, когда кончится война. Ситске, стоящая рядом, поддержала свою “кузину”. Прощаясь, Нортье обняла Эйну и шепнула ей, что верит в нее, а ее колеблющихся братьев заочно ненавидит. Нортье сильно бы удивилась тогда, если бы кто-то ей сказал, что она свяжет свою судьбу с одним из этих братьев.

Дерево номер Е-37

Когда война, наконец, закончилась, Нортье Хегт вернулась в Амстердам. Дьорд Постма дал ей на дорогу сто гульденов, на восемьдесят девять гульденов больше, чем было у Нортье, когда она впервые вошла в их дом два года назад. Нортье не нашла в живых никого из своих близких. В их квартире жили чужие люди, вещи Хегтов бесследно исчезли. Знакомые, встречавшие Нортье, удивлялись, что она жива. Многие смотрели на нее с подозрением и немым упреком, будто она виновата в том, что выжила. Нортье не любила рассказывать о своих переживаниях. Одна деталь говорит о ее состоянии в то время: за несколько послевоенных месяцев она похудела на десять килограммов. Она возненавидела свой родной город и решила его навсегда покинуть.

12 июня 1946 года, точно в третий свой день рождения после прибытия в Ферверд, Нортье отправилась на юг Франции, чтобы оттуда нелегально перебраться в Палестину. На Святой Земле она помогала отрядам Пальмах - была разведчицей, связной, перевозила оружие. В войне за Независимость в 1948 году Нортье (теперь ее звали Нурит Хегт) была армейской медсестрой, после войны продолжала работать в госпитале. Там ей встретился человек, связанный с голландским антифашистским подпольем. От него она узнала, что амстердамский почтамт, в котором она начинала свою трудовую деятельность накануне немецкой оккупации, все это время переводил ее зарплату на тайные банковские счета. Ей заплатили ровно столько, сколько она бы получила, приходя каждый день на работу - четыре тысячи гульденов. После войны ее искали, чтобы вернуть деньги. Пришлось еще раз вернуться в Амстердам. Женщины, работавшие с ней на почте, встретили ее объятиями и слезами. Вернувшись в Израиль, Нурит Хегт купила для пациентов своего госпиталя кофеварку, обогреватель и радиоприемник.

В 1950 году Нурит вышла замуж. Ее мужем стал Шломо Дехаас, брат Эйны, которую Нортье поддержала в трудные дни в Ферверде. Сама Эйна уже жила в то время в Израиле. Шломо Дехаас работал в Амстердаме, делал неплохую карьеру в голландской авиакомпании КЛМ, был на хорошем счету у начальства и не думал о своем еврействе. Его судьбу изменил случай - однажды ему в руки попался секретный отчет отдела кадров компании о его деятельности. В отчете отмечалось, что Дехаас хорошо обучаем и умеет общаться с людьми. Это было приятно читать. Но следующая фраза отрезвила Шломо. Отчет рекомендовал руководству компании не отстранять Дехааса от прямых контактов с публикой, так как в его внешности мало заметно его еврейское происхождение.

Через несколько дней Шломо Дехаас уволился из компании и переехал в Израиль. Он знал, что там у него будет много проблем, но ни одна из них не будет связана с его происхождением.

Нурит и Шломо Дехаас вырастили сына и дочь. В 1976 году семейство Дехаасов принимало Ситске Потсма. 26 июля она представляла своего старого отца и брата на церемонии награждения всей их семьи медалями Праведников мира. По традиции, сама Ситске посадила дерево на Аллее Праведников. Это дерево имеет номер Е-37. На фотографии, сделанной в тот момент сыном Нурит Алексом Дехаас, видно, как Ситске и Нурит смеются. Точно так же, как в те далекие годы в Ферверде.

В конце прошлого века Ситске жила одна в том самом доме в Ферверде. В свои восемьдесят три года она уже не работала учительницей, но не потеряла активность, ездила на красном “Пежо” и часто принимала гостей из Израиля. Особенно любила бывать у Ситске дочь Нурит Дини Дехаас. Она работает в Амстердаме. Восьмидесятилетние Нурит и Шломо жили в своем доме в Нахарии, на севере Израиля. Дини Дехаас говорит, что никогда не видела свою мать такой счастливой, какой она бывает во время встреч с Ситске Постма.

Однажды Нурит вспомнила любопытную деталь ее жизни в Ферверде. Она тщательно следила за тем, чтобы не упомянуть свое настоящее имя Нортье Хегт. И Ситске всегда называла ее только Франсиской, даже если они были одни на кухне. Но каждый вечер в течение всех двух лет, когда свет в комнате был уже потушен и девушки лежали в кроватях, Ситске тихо говорила: “Спокойной ночи, Нортье”. Она хотела, пояснила Нурит, чтобы я не забывала свое имя.

Статья напечатана с любезного разрешения автора. Оригинальный текст находится на сайте "Заметки по еврейской истории"

http://rjews.net/berkovich